Наркотики. Единственный выход

Изидор успел полюбить Русталку по свинским рассказам Марцелия, целый год оттягивавшего их знакомство. «Ты слишком честен, чтобы встать между нами, но ты не устоишь. Зачем подвергать опасности себя и нас? Что у тебя за мания — всегда стоять на защите интересов каких-нибудь псевдо- и непсевдоугнетенных. Ты вот что знай: в рабстве и даже в муке некоторые человеческие типы осуществляются полнее, а оказавшись под защитой, они обращаются против своего защитника, который возжелал бы увести их от их истинного призвания. Как-то раз мне случилось вступиться за женщину, которую прямо на улице бил любовник. Знаешь, чем все кончилось? Оба набросились на меня — едва ноги унес».

— Прекрасно выглядишь, Талюня, — сказал Марцелий, принимаясь за кофе и ликеры. — Позволь, мы с твоей женой будем и дальше на «ты», — обратился он к Изидору, — а то комедия, — продолжал он с наигранной бесшабашностью, но голос его дрожал как будто где-то под загрудинной костью. — Это внесло бы натянутость в наши и без того запутанные отношения, — добавил он после минуты так называемого «неловкого молчания».

Новая комбинация была не из приятных. Пока шли приготовления, венчание, свадьба и тому подобные «событьица» и «происшествьица», все было хорошо. А теперь? Психическое одиночество вдруг стало Марцелию в тягость. Нина Дайвель, с которой он начал «новую жизнь» сразу же после того, как Русталка отдалась (духовно) Изе, — это было уже «не то». Духовно отдавая единственную духовно близкую ему особу духовно лучшему другу, он думал, что и в дальнейшем сможет духовно пользоваться ею, ведя полуэротическую-полудуховную жизнь с Ниной, которая уже давно и очень нравилась ему. «Однако» вышло совершенно иначе. Шутить с духом то же, что и с телом, — не так просто: «духовно пользоваться», то есть вампирить Русталку, не удастся без хотя бы минимальных половых отклонений — таков закон джунглей и белого, а впрочем, и цветного человека тоже. (Отступление: психические различия между расами есть результат разного отношения представителей разных рас к течению времени, главным образом — к скорости, с которой оно истекает, разного ощущения его текучести вообще и деления, соотношения ночи и дня, деления суток и т. п., почти все остальное — функция данного отношения) — Кизер-Буцевич понял это с первого взгляда на Русталку: она была закована в броню, но этой броней было не ее чувство к Изидору, не его чувство к ней, не его «защита», а супружество само по себе — «Heirat an und f"ur sich» — взаимная сверхчувственная собственность двух людей, собственность домашняя, дружеская, частная и общественная, можно сказать, метафизическая сущность этого института и в то же время — скрытая в нем отрава и погибель — погибель во времени в каждом конкретном случае и погибель общая, которая должна была вызвать разрушение самого этого института по мере социального совершенствования человека. Этот «дикий» институт был хорош для людоедов-тотемистов[152], для демократов даже, но не для будущего человечества и даже не для отдельных из ныне существующих элементов — пар.

— Вот, значит, как оно все изменилось, — сказал Кизер на фоне молчания обоих «хозяев». Даже на тему этого несчастного «ты» Изя не проронил ни слова. «Вот, значит, как, — подумал Марцелий, — они хотят полностью изолироваться. Ладно, не будем мешать им в новой жизни. Как только спадет вода и покажутся мели и камни, я беспрепятственно пройду на другой берег взаимопонимания, а пока — подождем». Он пил чудесный кофе и лимобананасовый (лимобананасы = созданная Бербанком комбинация ананаса с бананом + лимон) ликер. Они смотрели друг на друга, как волки на людей. Вся эта троица, несмотря на их, казалось бы, высокие психические напряжения и высокое положение во вселенской иерархии Единичных Сущностей самих по себе, то есть живых созданий, производила прямо-таки зверское впечатление. Понятийная оболочка была тонкой, точно лак на железной кровати или на картине, а иногда она, казалось, становилась тоньше масляного пятна на воде. Чувственные животные состояния сопрягались друг с другом независимо от мысли, как руки и ноги спокойно ведущих застольную беседу благовоспитанных и уважаемых («respectable») особ. О чем бы они ни говорили, здесь не было места проявлению воли, а всему предстояло быть таким, каким оно и должно быть, как захотят их потроха, все это соматическое и столь часто психически, верней «духовно», несимпатичное свинство. «Духи» безучастно присматривались друг к другу, что там каждый вытворяет в потенциальных, едва обозначенных телодвижениях, и тело смеялось над духом, считая его наваждением, ибо даже в качестве психической действительности этот последний был лишь надстройкой, возведенной только из ощущения телесного единства.