Наро

Алеката стала ставить на стол чашечки с блюдцами, салфетки, а затем направилась к холодильнику и с каким‑то торжественным выражением лица вынула круассаны: Данила хранил их в объёмном стеклянном боксе. Круассаны были непременным дополнением к чашечке кофе, если не сказать, его страстью. Он незаметно проследил за девушкой: все эти уверенные движения, а главное то, что она знала его вкусовые предпочтения, стали наводить на определённые мысли: «Такое ощущение, что она у меня была». Алеката красиво украсила стол, не забыв приготовить для себя бутерброды с маслом и сыром.

Когда они уже сели за столик с кофе, Алеката спросила:

— А почему ты хранишь в упаковке именно этот сыр? Для кого?

Данила пожал плечами.

— Я его действительно не люблю. А правда, зачем он у меня?

— Я его люблю, Данила, — улыбнулась девушка.

— Значит, не зря храню, — резюмировал Данила, глядя на девушку с обожанием. — А позволь спросить, что ты делала на моём строительном объекте?

— Я пришла к тебе. Я знала, что ты будешь там. Этот новый дом — наш совместный проект. Конечно, ты не помнишь меня… И это состояние бесконечного знакомства с тобой каждый раз, когда я появляюсь на Земле, невыносимо мучительно для меня, — она накрыла рукой его широкую ладонь. Он перебрал в руке её пальцы так нежно, так бережно, что сердце у Алекаты сжалось.

— Нет, не совсем так, видимо, что‑то помню. Пойдём, — он встал из‑за стола и мягко потянул её за руку.

— Я не знаю, зачем я берегу эту вещь, — он отодвинул зеркальную дверь шкафа и достал калейдоскоп.

— Господи! — воскликнула Алеката почти как землянка. — Мы купили эту вещицу на блошином рынке. Ты говорил, что такой калейдоскоп был в детстве у твоей мамы. Крутишь трубу, смотришь в глазок, и цветные стёкла среди зеркал собираются в многообразную мозаику. Ты подарил её мне! — Алеката искренне рассмеялась.

— Или вот, посмотри. Зачем принципиальному холостяку это? — Данила вынул бархатную коробочку, открыл, и в ней сверкнуло колечко. Он протянул его Алекате. Девушка отодвинула бархатную коробочку рукой и изобразила ладонью восьмёрку.

— Подожди, — попросил Данила и сжал её руки на мгновение, — я вспомнил это движение, оно означает «остановись»! Остановись, Данила!

Чудесные синие глаза Алекаты вдруг стали цвета лилового тумана. Данила приблизился, убрал волосы со лба девушки и увидел глубокую поперечную морщину на молодом лице.

— Я так и знал, что обнаружу это. Я вспомнил: в момент сильнейших переживаний у илланок меняется цвет глаз и появляется эта горестная морщина. Алеката, ты опять со мной! — Он обнял её так сильно, как только мог себе позволить, чтобы не раздавить хрупкую с виду илланку.

Алеката положила ему голову на плечо, и если бы она могла плакать, заплакала бы. Она провела ладонями по его волосам, взъерошила их и, слегка прижав у висков, неожиданно замерла.

Данила почувствовал, как в памяти его оживают воспоминания.

Они стояли молча некоторое время, в нежном сплетении тел, наслаждаясь объятиями друг друга, и ничего, ничего не хотели говорить. Он отстранил её от себя.

— Скажи, зачем ты делаешь это? Зачем блокируешь мою память? Почему не разрешаешь тебя любить?

— Данила, наша любовь — сплошная боль. Ты уйдёшь из моей жизни, когда придёт твоё время умирать, а я… я останусь без тебя. Без тебя на многие столетия. Выдержу ли я такую ношу?

— Тогда зачем ты приходишь, Алеката? Зачем будоражишь наши чувства?

— Я не знаю, — Алеката отошла от него в сторону и направилась к дивану. Плавно опустившись на подушки, поджала под себя ноги, вся как‑то съёжилась, точно от холода, и показалась Даниле совершенно несчастной.

Он приблизился к девушке, стал на колени и начал целовать ей руки.

— Дай нам возможность любить друг друга столько, сколько отпущено судьбой. Ты всё равно мучаешь себя и лишаешь меня счастья. Прими решение — верни нам любовь, — он с каким‑то сильным, страстным чувством сжал ей руки. — Оставайся здесь, на Земле. Ты будешь жить у меня в коттедже, и я… я подарю тебе сына. Ты полюбишь его, ты не будешь одинока, Алеката.

— Сын… — она на минуту задумалась, закрыла в блаженстве глаза, пытаясь представить себе маленькое существо, ребёнка.

Увы, Илла отняла радость материнства, и Данила предлагал ей то, на что она действительно могла согласиться. Она хотела бы оставить себе сына после него, после любимого… Но опять возразила:

— Наш сын будет вечным скитальцем, он будет разрываться между Землёй и Иллой.

— Нет, он сблизит с помощью нашей любви Землю и Иллу. Алеката, нужно быть оптимисткой.

Воспоминания прервались. Но Данила не готов был расстаться с ними, и Рай понимал это…

Они у горного озера, в кафе, на открытой площадке, в разгар чудесного лета. Данила пригласил её сюда, на Кавказ, во время встречи во сне, Алеката обещала, и она действительно пришла, реальная, красивая, осязаемая, в тонком обтягивающем комбинезоне цвета индиго. Среди отдыхающих в защитных очках от солнца, шортах и лёгких майках её наряд казался несколько странным, но разве такая мелочь могла смутить двух влюблённых? Как говорят французы: хоть в старых кедах, но в Париже.