Народ, или Когда-то мы были дельфинами

Она пошла в соседнюю хижину, где варилось пиво, сняла с полки три кокосовые скорлупы с пузырящейся жидкостью и старательно выудила плавающие на поверхности трупики мух.

«То, что я задумала, не убийство, — сказала она себе. — Убийство — грех. Это не будет убийством».

Фокслип, конечно, сначала заставит её тоже выпить пива, чтобы убедиться, что оно не отравлено. А ведь до сих пор она никогда много не пила — только по чуть-чуть, когда экспериментировала с новыми рецептами.

Бабушка говорила, что одна капля демонского питья лишает человека разума. Человек опускается, пренебрегает родительским долгом, разрушает свою семью и многое другое. Но ведь это пиво делала сама Дафна. Это не фабричное пиво, в которое могли насовать что угодно. Это пиво сделано из хорошего, качественного… яда.

Дафна вернулась, балансируя тремя широкими, мелкими глиняными чашками, и поставила их на пол между циновками.

— Так, вижу, у тебя отличные кокосы, — сказал Фокслип свойственным ему отвратительным, недружелюбным «дружелюбным» тоном. — Но вот чего, барышня. Ну-ка перемешай пиво, чтоб мы пили одно и то же, слышишь?

Дафна пожала плечами и повиновалась под пристальными взглядами мужчин.

— Похоже на лошадиную мочу, — заметил Поулгрейв.

— Ну, лошадиная моча — это не так уж плохо, — сказал Фокслип.

Он взял стоявшую перед ним чашу, посмотрел на чашу, стоявшую перед Дафной, поколебался, а потом неприятно ухмыльнулся.

— Надо полагать, у тебя хватило ума не отравить свою чашку, думая, что мы их поменяем, — сказал он. — Ну-ка, пей, принцесса!

— Да, за папу, за маму! — подхватил Поулгрейв. Опять словно крохотная стрела пронзила сердце Дафны. Так всегда говорила мама, уговаривая её не оставлять брокколи на тарелке. Вспоминать было больно.

— Пиво одно и то же во всех трёх чашах. Вы же заставили меня поклясться.

— Я сказал — пей!

Дафна плюнула в свою чашку и запела пивную песню — островной вариант, а не свой собственный. Она подозревала, что песня про барашка сейчас будет неуместна.

И вот она запела песню о четырёх братьях, и поскольку большая часть её мыслей была занята этой песней, меньшая часть услужливо подсказала: воздух — это планета Юпитер, а наука утверждает, что эта планета состоит из газов. Какое удивительное совпадение! Дафна запнулась и не сразу собралась с мыслями, чтобы продолжить: в каком-то закоулке мозга сидело беспокойство из-за того, что она собиралась сделать.

Когда она закончила, воцарилось потрясённое молчание. Наконец Фокслип произнёс:

— Это ещё что за чертовщина? Ты харкнула в своё пиво!

Дафна поднесла чашку ко рту и отхлебнула. Ореховый привкус был чуть сильнее обычного. Дафна подождала, пока пиво, пузырясь, стечёт в желудок, и увидела, что мятежники по-прежнему пялятся на неё.

— Нужно плюнуть в пиво и спеть пивную песню, — она рыгнула и прикрыла рот ладонью. — Прошу прощения. Я могу вас научить. Или просто подпевайте. Пожалуйста, очень вас прошу. Это древний обычай…

— Я не буду петь всякое языческое мумбо-юмбо! — отрезал Фокслип.

Он схватил чашку и сделал большой глоток — Дафна изо всех сил старалась не закричать.

Поулгрейв не прикоснулся к пиву. Он всё ещё не верит! Он переводил взгляд подозрительных блестящих глазок с товарища по мятежу на Дафну и обратно.

Фокслип поставил чашу и рыгнул.

— Давненько я не…

Тишина взорвалась. Поулгрейв потянулся к пистолетам, но Дафна уже слетела с места. Чашка с хрустом ударила его по носу. Поулгрейв завизжал и упал на спину, а Дафна схватила с пола его пистолеты. Она старалась одновременно думать и не думать. Не думать о человеке, которого только что убила. (Это была казнь!)

Думать о человеке, которого, может быть, придётся убить. (Но я же не могу доказать, что он убийца! Ведь не он убил Атабу!)

Она возилась с пистолетом, а Поулгрейв, плюясь кровью, пытался встать. Пистолет оказался тяжелее, чем думала Дафна, и неуклюжие пальцы не слушались. Она проглотила ругательство, вспомнив о специальном бочонке для ругани, установленном на «Милой Джуди».

Наконец ей удалось оттянуть курок, совсем как учил капитан Роберте. Раздался двойной щелчок. Кокчик называл это «двухфунтовым звуком». Когда она спросила почему, он объяснил: «Потому, что если человек услышит такое в темноте, он тут же теряет два фунта… весу!»

Поулгрейв, во всяком случае, сразу притих.

— Я выстрелю, — соврала она. — Не двигайтесь. Хорошо. Теперь слушайте меня. Я хочу, чтобы вы убрались отсюда. Вы здесь никого не убивали. Убирайтесь. Прямо сейчас. Если я увижу вас тут ещё раз, я… в общем, вы об этом пожалеете. Я вас отпускаю, потому что у вас была мать. Кто-то по-настоящему любил вас, кто-то старался научить вас хорошим манерам. Впрочем, вам всё равно не понять. А ну вставайте и вон отсюда. Выходите из хижины и бегите, чем дальше — тем лучше! Быстро!

Скрючившись и пытаясь так бежать, прикрывая рукой сломанный нос, истекая соплями и кровью и, уж конечно, не оглядываясь, Поулгрейв умчался в зарево заката, словно краб, что пытается, спасая свою жизнь, скрыться в полосе прибоя.

Дафна села, по-прежнему держа перед собой пистолет и ожидая, пока хижина перестанет вращаться.