Народ лагерей

«Евреев никто не любит», — говаривал дядюшка Лаци Чонтош и снова ухитрился попасть прямо в точку. Я ведь не потому так часто цитирую его высказывания, что они справедливы на все сто, а потому, что они в точности отражают общее настроение. Что евреев не любили — святая правда, только дядюшка Лаци не счел нужным упомянуть, что и его самого никто не любит, поскольку за немецкую шинель, итальянскую рубашку или венгерские башмаки он обычно платил еще меньше, чем Вайнбергер, Готтесман или Бела Кон; по этой самой причине дядюшку Лаци не жаловал никто, даже евреи. И тут евреи были правы.

Они были правы прежде всего потому, что дядюшка Лаци норовил прожить за счет старых традиций. В лагере для рядового состава он был единственным офицером и употребил весь свой авторитет гусарского капитана, чтобы пристроиться на кухне при лазарете. А там даже мойщику посуды «обломится» то ломоть белого хлеба, то маслица, американских консервов или же компота. Понятно, что любой нормальный человек — и дядюшка Лаци тоже — рвется на кухню. Это вполне простительно. Но если ради достижения заветной цели ссылаются на былой ранг и авторитет, это уже не простительно. Ведь плен означает новую жизнь, новое общество, а гражданам нового общества плевать на привилегии бывших князьков.

Вместе с группой офицеров в 165-ый лагерь попал сын премьер-министра, Миклош Каллаи-младший. Здесь находилось более тысячи пленных венгров, однако никто и не думал расстилаться перед юным прапорщиком. Лишь небольшой круг офицеров — человек тридцать, в основном штабистов, — заискивал перед ним в надежде, что на родине, мол, зачтется. Они назначили Каллаи «интендантом». Должность эта — знак большого доверия, по утрам «интендант» получает на всех хлеб, сахар и масло. Молодой Каллаи интендантствовал, покуда не попал под подозрение в краже. Весьма неприятный случай…

Но тридцать подхалимов даже после этого не разочаровались в сынке премьер-министра — чтили его по-прежнему и, наверное, расшаркивались бы перед ним и по сей день, если бы Каллаи не угодил на торфоразработки. А когда вернулся, вид у него был тот еще — худющий доходяга-дистрофик. Те, кто рассказывал эту историю, добавляли, что юный Каллаи был очень подавлен и высказался в таком духе: «Признаю, что здесь я должен надрываться больше, чем любой другой». Не знаю, как сам Каллаи понимал эту фразу, но если так же, как я, то он заслуживает большого уважения.

Словом, очевидно, что новое общество ни во что не ставит прежние ранги и завоеванные привилегии. Ну а какие привилегии чтит демократия пленных? Чье общественное верховенство признается в лагере? Каковы «свежеиспеченные» ранги и привилегии и что означает в лагере карьера?

* * *

«Исполнительный орган» русского руководства лагерем (то есть ступенькой вниз) и рупор просьб и жалоб военнопленных (то есть верхняя точка подъема по служебной лестнице) — это начальник зоны. В его ведении все дисциплинарные вопросы, главное же — распределение на работы. Начальник зоны, как правило, говорит на нескольких языках и «отоваривается отдельно», то есть самолично наведывается на кухню и в собственной посуде приносит себе еду, которая, по негласному уговору, больше обычной порции.

Отдельно столуется и «клуб», политработники, которые живут при клубе, готовят собрания, концерты и театральные представления. В этом сообществе представлены все нации, стало быть, в его функции входит улаживание межнациональных конфликтов, забота о трудовой нравственности и политическом развитии, а также редактирование стенгазет.

Подлинные средоточия власти — это кухня и мастерские. Те, кого в здешнем обиходе называют «лагерной аристократией», окопались в мастерских. Склады, кухни, баня и прачечная; шофер, бондарь, плотник и слесарь; сапожники, парикмахеры, портные, больничный персонал, врачи и фельдшеры, огородники и заведующие лесопилкой… кто мог бы перечислить всех, через чьи руки проходят материальные блага, источник благополучия, основа питания, экипировки, гигиены и здоровья. Авторитет всех прочих базируется на моральной основе, а эти — подлинные властители.

Их связывает круговая порука. Ведь надо быть дураком, чтобы вообразить, будто бы повар лоснится от жира, портной одет с иголочки, а заведующий баней чище всех остальных. В действительности же портной, естественно, толстяк, и повар моется в бане каждый день, и банщики разодеты по последней моде. Неудивительно, что наш дядюшка Лаци Чонтош, получив наконец желанное место при больничной кухне, отписал домой: «За меня не беспокойтесь. Я работаю на кухне, а здесь это все равно, что дома быть парламентским депутатом».