Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации

Аскет, или дервиш, назвавшийся Халидом, взывал ко всем правоверным, призывая восстановить порядок. Немного позже появился Сахль, носивший Коран на шее и призывавший людей прекратить насилие и поступать по Книге Всевышнего и Слову пророка. Хашимиты поддержали его, штаб его находился в дворце Тахира, а его отряды патрулировали город, не принимая платы жителей.

Когда однажды дервиш Халид сказал ему, что он никоим образом не винит правителя в том, что произошло, Сахль ответил: «А я буду против любого человека, кто не следует Книге, будь он правитель или кто-либо еще».

В конце концов его захватили воины Ибрахима ибн Махди, и он погиб.

Никто не может победить Словом Всевышнего без Его помощи.

* * *

Когда наконец войска Мамуна вошли в Багдад, Ибрахим скрылся. Он затаился у рынка Галиб. Халиф приказал поймать его, но только через четыре года, однажды ночью, темнокожий страж порядка задержал его на Длинной улице, переодетого в женское платье и сопровождаемого двумя служанками.

Мамун пощадил его жизнь, но женское платье, в котором он был пойман, должно было на нем оставаться, и в таком виде его должны были показывать народу в комнате стражей у ворот дворца. Через несколько дней этой потехи халиф сжалился над ним.

Существует забавная история о приключениях Ибрахима и парикмахера, случившаяся, когда он, скрываясь, бродяжничал в городе. За ним охотились не только люди Мамуна, большое вознаграждение давали за любые сведения о его убежище.

«Однажды летним полднем, – рассказывает Ибрахим, – я выбрался из укрытия и бесцельно бродил, пока не оказался в тупике. Заметив чернокожего человека у двери одного из соседних домов, я подошел к нему и спросил, сможет ли он укрыть меня от жары в каком-нибудь уголке.

Конечно, согласился тот и открыл дверь. Я вошел. Он проводил меня в комнату с коврами и подушками, милую и чистую. Затем он извинился, закрыл дверь и ушел. Меня пронзило подозрение: а что, если этот человек слышал об обещанном вознаграждении и пошел продать меня? Но пока я беспокойно обдумывал это, он вернулся со слугой, который нес хлеб и мясо в изобилии, жаровню и посуду.

– Я парикмахер, – сказал он, – и знаю, ты считаешь мое ремесло нечистым. Вот, сделай что-нибудь из этого, я ни к чему не прикасался.

Приготовив еду из принесенного, я поел. Я был так голоден, что мне показалось, что никогда раньше я не ел ничего более вкусного.

– А теперь, – спросил мой хозяин, когда я закончил, – не выпить ли нам выдержанного вина?

У меня не было никаких возражений.

Он снова принес мне посуду.

– А сейчас, – продолжал он, – позволишь ли ты мне остаться здесь рядом с тобой и выпить за твое здоровье? Я принесу еще вина.

– Конечно, оставайся, – ответил я.

Он выпил три чаши, вышел и вернулся с лютней.

– Мой господин, – сказал он, – сам я не могу просить вас спеть, но если я обращусь к вам как слуга к господину: можете ли вы снизойти до просьбы вашего раба и спеть ему?

– Откуда ты знаешь, что я умею петь? – потребовал я ответа.

– О Всевышний! – воскликнул он. – Вы слишком известны, чтобы я мог вас не узнать, Ибрахим, сын Махди, за которого Мамун дает три тысячи дирхемов.

Тогда я взял лютню и стал ее настраивать. Когда же я уже готов был спеть, он перебил меня:

– Мой господин, не споете ли вы то, что я вас попрошу?

Я согласился. Он сразу назвал три вещи, которые я знал лучше всего.

– Ты узнал меня! – закричал я. – Но откуда ты знаешь эти песни?

– Я был в услужении у Исхака, сына Ибрахима, из Мосула, – отвечал он. – И много раз слышал, как он говорил о великих мастерах музыки и их особенных умениях. Но кто мог подумать, что вы, в моем доме, споете мне одну из этих песен?

И я спел ему. Мне очень понравился этот человек, и я оставался у него до самой ночи, когда стало пора уходить. У меня были с собой деньги, и, прощаясь, я сказал:

– Возьми это за то, что ты потратил. И наступит день, когда с помощью Всевышнего мы сможем дать тебе больше.

Он возразил:

– Я предлагал тебе то, что у меня было, и просил принять это, но я знал, что поступаю слишком самонадеянно.

Этот человек ничего у меня не взял, только вышел указать мне дорогу. Мы попрощались, и я больше никогда его не видел».

* * *

– Я так люблю прощать людей, – говорил Мамун, – что, боюсь, не буду вознагражден за это в будущем. Если бы люди знали, как я люблю их прощать, они бы совершали преступления перед тем, как прийти ко мне.

Судья Ибн Аби Дувад рассказывал, что услышал, как однажды Мамун говорил кому-то: «Ты можешь быть предателем, и ты можешь быть верным, а я не буду требовать ответа, ты можешь поступать плохо, я буду поступать хорошо, ты будешь творить зло, а я буду просить прощения, пока прощение не сделает тебя лучше».

«Мамун мог быть таким терпеливым, что это раздражало, – говорил Ибн Дувад. – Однажды, когда мы стояли в присутствии, халиф за занавесью чистил зубы и смотрел на тигров.

Мы услышали, как лодочник сказал:

– Этот Мамун? Что я могу о нем думать? О человеке, убившем собственного брата?

Халиф только улыбнулся и спросил:

– Может ли кто-нибудь из вас придумать, как я могу заслужить доверие этого прекрасного человека?»