Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации

После же, оставив деньги и сплюнув, он взял свою флягу странника в руку и посох под мышку. И когда собравшиеся увидели, что он поднялся и готов их покинуть, каждый опустил руку в карман и наполнил ведро из своего ручья, говоря: «Используй это для себя или раздели с другими».

Он принял это с полузакрытыми глазами и ушел, распрощавшись со всеми, кто желал идти с ним, чтобы не знали его пути.

Но, – говорит Харит, – я пошел за ним, следя и скрываясь от его взгляда, пока он, подойдя к пещере, не проскользнул неожиданно в нее.

Я дал ему время снять сандалии и вымыть ноги (для сохранения благочестия) и затем вбежал. И там я обнаружил его сидящим напротив некоего человека, прислуживающего ему; он смаковал прекрасный белый хлеб, жареного козленка и держал в руке бутыль крепкого напитка.

– Друг! – воскликнул я. – Было ли все то – словами, а это – правдой?

Яростно фыркнув, как если бы он собирался взорваться от гнева, он смотрел на меня, и мне казалось, что он на меня бросится. Но вот огонь угас, и он сказал:

Посеял сорняки я, чтобы ужин собрать!
Если бы Удача Справедливостью была, то подлый
могущественнейшим не был бы.
Угощайся, а не хочешь – так уходи!

Я повернулся к его слуге и сказал:

– Мы молимся Ему, дабы сохранил от зла. Прошу тебя, ответь мне, кто это?

– Это, – сказал слуга, – Свет Внешних земель, мудрейший из мудрецов, Абу Зайд из Саруджа.

Встреча в Дамитте

Некогда, в год больших путешествий, я отправился в Дамитту.

В те дни я носил расшитые одеяния богатства и глядел в лицо радости, путешествуя среди друзей, сломавших посох вражды и пивших текучее молоко согласия.

И случилось так, что ночью, свежей, как цветущая щека отрока, и темной, как его вороновы кудри, мы, понукая своих верблюдов, ехали до тех пор, пока ночь не сдалась и рассвет не стер цвета тьмы. Тогда, уставшие от нашего пути, желавшие сна, увидев холмы, покрытые росой, где дул легкий восточный ветерок, мы решили остановиться на ночлег и дать отдых животным. А когда караван остановился, когда стихли стон и урчание верблюдов, я услышал человека со звучным голосом, шептавшего другому:

– Какое правило, ответь, определяет твое отношение к другому человеку?

Второй голос отвечал:

– Я выполняю свой долг по отношению к ближнему, даже если мне он причиняет зло, я одариваю дружбой грубого, я прощаю товарища, погубившего мое дело, я люблю друга, налей он мне даже вместо лучшего напитка теплой воды, я даю все, что могу, моему товарищу, даже если он возвращает десятую часть того, что мог бы, я говорю с любым как с моим халифом, а с домочадцем – как с военачальником; я смягчаю ответ ненависти и учтиво вопрошаю безразличного, я довольствуюсь крохами положенного мне и клочком моей пустыни; несправедливость не искушает меня на жалобу, а укус гадюки – на месть.

– Увы, мой мальчик! – ответил первый голос. – Должно держаться лишь того, кто имеет немалое имущество, и ценить того, кто платит. Что касается меня, я дам лишь тому, кто вернет. Не буду ни превозносить замкнутого, ни выращивать хлеб для вора, ни молиться за скупца. Ибо кто присудил мне быть щедрым, а тебе – скупым? Мне – мягким, а тебе – суровым? Что должно мне таять, а тебе – замерзать? Мне – гореть, а тебе – тлеть? Нет, клянусь Всевышним, взвешивай слова, как монеты, сравнивай дела, как пару обуви. Ибо когда поднималась любовь и следовала за злобой? Какой достойный человек будет с радостью унижен?

Когда же появились лучи солнца, – рассказывает Харит, – и одели небо светом, я поднялся прежде, чем встали верблюды, прежде первой птицы, и пошел к тем голосам в ночи, внимательно вглядываясь в каждое лицо, покуда не узнал Абу Зайда и его сына. Изношенной была их одежда, и я понял, что они и были моими ночными собеседниками.

Восхищенный, я жалел об их печальной участи, приблизился и приветствовал их и умолял пойти со мной разделить пристанище и тратить мои деньги как свои. А тем, кто путешествовал в караване со мною, я говорил о веселье, и я тряс ветви фруктовых деревьев, пока все, и гости и друзья, не были покрыты подарками.

Далее на нашем пути мы остановились на ночь в неком месте, когда вдали различили стены и крыши поселений и увидели гостеприимные огни. Тогда Абу Зайд, видя, что кошелек полон и нищета прошла, сказал мне:

– Тело мое грязно, и оно зовет. Позволишь ли ты посетить баню в одной из тех деревень?

– Как пожелаешь, но не долго, – отвечал я.

– В мгновение ока я буду здесь опять, – сказал он; и понесся прочь, как скаковая лошадь, вниз по дороге, сказав сыну: – Торопись!

Мы ждали и ждали его весь день, как ждут люди праздничного новолуния, а затем послали его разыскивать. Тускнеющий солнечный свет угас, и подкрался пустынный берег дня. Тогда, когда ожидание наше затянулось дальше возможного и одеяние солнца померкло, я сказал своим спутникам:

– Мы ждали до горького конца, и потеряно было наше время: ясно, что он лгал. Итак, приготовьтесь продолжить путь.