Народная агиография. Устные и книжные основы фольклорного культа святых

4. В устные нарративы попадают те эпизоды книжных житий, которые позволяют интерпретировать образ святого как необыкновенного человека, причем необычность его далеко не всегда связана с чудесами, как, например, в случае с путешествием св. Иоанна Новгородского в Иерусалим на бесе (этот фрагмент жития св. Иоанна стал бытовать как легенда и приводится в сборнике легенд А. Н. Афанасьева [Афанасьев, № 19]) или с сажанием деревьев вверх кореньями, как рассказывается о св. Станиславе Щепановском [Kurek-1989, 21-22], а может, как в случае со св. Иринархом Ростовским, характеризовать физические или психические особенности святого: последний принял подвиг ношения вериг, который интерпретируется в фольклорной традиции как признак безумия святого (см. главу об Иринархе Ростовском).

5. В нарративах о местных святых особое место занимают те эпизоды, которые подчеркивают его связь с данной территорией, причем существует тенденция к расширению числа объектов, связываемых со святым, и к точной привязке места жительства/ деятельности святого к конкретному ныне существующему материальному объекту.

6. Из книжных житий выбираются наиболее яркие, необычные эпизоды жизни святого, которые могут наполняться совершенно иным сравнительно с оригиналом смыслом (самоистязание св. Никиты Столпника, когда он лег нагим в болото, чтобы его искусали комары, понимается как смерть святого, в то время как это было лишь началом его подвижничества – см. главу о св. Никите Столпнике). Так же могут переосмысляться и имена святых: кладбище в д. Масельга Каргопольского р-на Архангельской обл. называется Плакида. Плакали – Плакида [АЛФ, Архангельская обл., Каргопольский р-н, с. Лекшмозеро, зап. от А. В. Поповой, 1956 г.р.].

Из изложенных принципов отбора эпизодов видна тенденция устных житий к актуализации событий, приурочиванию их к современным реалиям. В этой связи уместно рассмотреть особенности категорий времени и пространства в народной агиографии.

Время и пространство в народных агиографических нарративах

В монографии, посвященной легендам, Ю. М. Шеваренкова так охарактеризовала специфику отражения времени и пространства в них: «Как космогонические и этиологические легенды, рассказы о святых и библейских персонажах не дают точной привязки событий в мировой, христианской или местной истории. Народная легенда вырывает их из того конкретного времени, в которое помещает их церковное знание. Историческое пространство, в котором живут священные герои народных рассказов, не уточнено, не сужено теми географическими координатами, в которых реальное историческое или полумифическое лицо некогда прославило себя. Фольклорные высокие герои вырваны из исторического пространственно-временного, бытового и культурного контекста, живут сами по себе [курсив автора. – А. М.], в отвлеченном от восприятия современного рассказчика и слушателя времени и пространстве. Рассказчик может эмоционально переживать историю (и даже плакать, рассказывая о судьбе Марии Египетской, одиноко умирающей в пустыне, или о Варваре-великомученице, погибшей от рук отца-язычника), но событийно не участвовать в ней (а это как раз является отличительной черной легенд-“быличек”, по сюжету которых чудесный герой, например святой или Богородица, беспрепятственно проникает в жизненное пространство рассказчика, соприкасаясь с его бытом и зримо меняя его судьбу)» [Шеваренкова-2004, 34–35].

На наш взгляд, это утверждение нуждается в уточнении. Подходя к фольклорному времени с позиций современного городского человека, воспитанного книжной культурой, исследовательница настаивает на размытости фольклорного времени в отличие от времени «церковного знания», для которого, как для знания исторического, обязательны точные пространственно-временные координаты. Однако же она не принимает во внимание, что житийная литература, даже тогда, когда житие содержит указание на время действия, в целом повествует о подвиге святого как о вневременном событии, значение которого ощущается повседневно. С другой стороны, фольклорное время (в том числе и время фольклорных христианских легенд) тоже имеет свои границы и последовательность, но организованные по иным принципам: существует время, которое можно было бы назвать «мифологическим», к которому относятся все значимые события давнего прошлого, уже не измеряемые конкретными сроками, и время «историческое», глубина которого измеряется памятью нескольких поколений (ср. «Это еще до наших дедов было» vs «Это вам надо кто постарше спрашивать. Вот мой дед – он, наверно, помнил»). То же можно сказать и о пространстве. В этом смысле время и пространство агиографических легенд значительно более конкретно, чем в житийной литературе, так как они ориентированы на установление органической связи между «здесь и сейчас» и хронотопом легендарных событий. Как справедливо замечает О. В. Белова, «основу “легендарного хронотопа” составляет нерасторжимое единство вечного и сиюминутного» [Белова, 26].