Народная Библиотека Владимира Высоцкого

На чей суд я выношу свои песни?.. ?? На чей суд я выношу свои песни? Это, конечно, происходит очень по-разному. Иногда, если песня мне нравится, я не могу дотерпеть и ночью звоню кому-нибудь из друзей или даже жене, говорю: "Ну-ка, послушай" - и пою в трубку. А чаще всего я проверяю их на аудиториях. Когда пишу, всегда это дело живое, - я даже не знаю, какая будет песня: будет ли она смешная или просто ироничная, печальная или трагичная и грустная. И даже мелодия часто еще не установлена до конца. Поэтому, когда я сделаю песню, я начинаю проверять ее на аудитории: выхожу на сцену и только ритм оставляю, и только через 15-20 раз получается, выкристаллизовывается, так сказать, окончательная мелодия. Когда я рассказал об этом композиторам, они были безумно удивлены: "Как же так? Как это может быть?! У тебя есть очень странные ходы, которые профессиональный музыкант никогда не сделает". Я говорю: "Вот, возможно, от этого". Работаю я по ночам с маленьким магнитофончиком. Если пришла какая-то строка, я тут же моментально пытаюсь найти для нее музыкальную основу, а вам на первый взгляд кажется, что это страшно просто. И так оно и есть: для этого и работаешь, чтобы очищать, вылизывать каждую букву, чтобы это входило в каждого, совсем не заставляя людей напрягаться, вслушиваться: "А что он там? Что он сказал?!". Чтобы этого не было, и делаются вот такие бесхитростные ритмы, которые, как ни странно, многие профессиональные композиторы не могут повторить. Они тоже хотят писать так, как пишутся авторские песни: чтобы песня запоминалась моментально, чтобы музыка не мешала словам, а слова - музыке. Я часто слышу от них упреки, что в моих песнях есть нарочная примитивизация. В одном они правы: это нарочная, но только не примитивизация, а упрощение. Написать сложную мелодию не так сложно, особенно для профессионала, но у меня есть свои ритмы, которыми никто не пользуется. Они очень простые, но, если я даю музыканту-профессионалу гитару и говорю: "Сделай этот ритм", он его повторить не может. Дело в том, что эти ритмы, как вам сказать, не расплывчаты, я, наоборот, могу их очень спрессовать - в зависимости от той аудитории, в которой работаю. Вот я сажусь за письменный стол с магнитофончиком и гитарой и ищу строчку. Сидишь ночью, работаешь, подманиваешь вдохновение. Кто-то спускаетсяї пошепчет тебе чего-то такое на ухо или напрямую в мозги - записал строчку, вымучиваешь дальше. Творчество - это такая таинственная вещь, что-то вертится где-то там, в подсознании, может быть, это и вызывает разные ассоциации. И если получается удачно, тогда песня попадает к вам сразу в душу и западает в нее. Потом песня все время живет с тобой, не дает тебе покоя, вымучивает тебя, выжимает, как белье, - иногда она мучает тебя месяца по два. Когда я писал "Охоту на волков", мне ночью снился этот припев. Я не знал еще, что я буду писать, была только строчка "Идет охота на волков, идет охотаї". Через два месяца - это было в Сибири, в селе Выезжий Лог, мы снимали там картину "Хозяин тайги" - я сидел в пустом доме под гигантской лампочкой, свечей на пятьсот, у какого-то фотографа мы ее достали. Золотухин спал выпимши, потому что был праздник. Я сел за белый лист и думаю: что я буду писать? В это время встал Золотухини сказал мне: "Не сиди под светом, тебя застрелют!". Я спрашиваю: "С чего ты взял, Валерий?" - "Мне Паустовский сказал, что в Лермонтова ( *, ** ) стрелял пьяный прапорщик", - и уснул. Я все понял и потом, на следующий день, спрашиваю: "А почему это вдруг тебе сказал Паустовский?". Он говорит: "Ну, я имел в виду, что "как нам говорил Паустовский". На самом-то деле, я тебе честно признаюсь, мне ребятишки вчера принесли из дворов медовухи, а я им за это разрешил залечь в кювете и на тебя живого смотреть". Вот так, значит, под дулами глаз я и написал эту песню, которая называется "Охота на волков". Вот так проходит работа над песней, и авторской она называется именно потому, что ты все делаешь сам - от "а" до "зет". Раньше я пел без гитары, стуча ритм по столу. Правда, в детстве родители силком заставляли меня играть на рояле, а потом, когда я учился в театральном училище, Борис Ильич Вершилов, друг Станиславскогои учитель очень многих людей, сказал мне: "Вам очень пригодится этот инструмент", - и заставил меня овладеть гитарой. (Он прочил мне такую популярность, как у Жарова, и поэтому, дескать, необходимо уметь играть на гитаре, но до жаровской популярности мне далеко.) И когда я стал писать песни сам - это все стало происходить только вот с этим бесхитростным инструментом, которым очень многие могут довольно быстро овладеть. Виртуозно выучиться играть на гитаре, конечно, сложно, но аккомпанировать себе несложно. А ночью я пишу не только от того, что у меня не времени днем - это естественно, потому что днем мы снимаемся, и репетируем, а еще и потому, чтобы просто никто не мешал. Происходит какое-то таинство, что-то такое оттуда спускается, получаются какие-то строчки. Иногда она выльется сразу, моментально ляжет на лист, а иногда все время тебя гложет, не дает возможности спокойно отдыхать, откинувшись, так сказать. Пока ты ее не напишешь, она все время тебя гложет. Меня иногда просят спеть любимую песню. Вы знаете, они все любимые, особенно в тот момент, когда писались. Я не могу выделить ни одну песню, и никогда не отдаю предпочтения моим комедийным песням или серьезным. Все они потребовали от меня определенной работы, пота, крови, ночных бессонниц, и так далее.