Народная история России. Том II. Устои советскои диктатуры

В фантазиях Путинских чиновников, история „Святой Руси“ должна быть сияющей и незапятнанной. Она должна вызывать не просто гордость, но слепое, религиозное почитание. Поэтому правительственный официоз занят круглосуточной чисткой истории в соответствии с требованиями политической конъюнктуры.

Из истории России стираются целые пласты, противоречащие идее „национального величия“ и „традиционных ценностей“.[11] Историография подвергается процессу жесточайшей унификации. По наблюдению журналиста и историка Михаила Соколова, происходят попытки создать некий „коридор“ исторического знания, причём историков пытаются погнать по нему вперёд, по „правильной“ дороге.[12]

Помимо откровенных фабрикаций, подмен и извращений фактов одним из самых распространённых приёмов на историческом поле стала цензура через замалчивание. Замалчиванию подвергаются тысячи неудобных исторических фактов.

Захватнические войны Российской империи, насильственная христианизация, принудительная русификация окраин, этническая и религиозная дискриминация национальных меньшинств перестали быть темами для обсуждений. Бесжалостные подавления многочисленных антиколониальных восстаний, правительственные зверства и карательные акции предаются забвению. Холерные, картофельные и рабочие бунты XIX века также совершенно затушёвываются.

Татаро-монгольское иго с подачи национал-патриотов превратилось в „политическую зависимость“ или „вассальную зависимость“ Руси. Киевскую Русь переименовали в „Древнюю Русь“. Забыты массовые движения „бунташного“ XVII века. Варварский институт рабства стало принято обходить стороной. Всё больше ретроградов называет беззакония крепостничества „очернением“ Российской империи.

Как и в дореволюционные времена, авторы современных учебников сознательно замалчивают тот колоссальный вред, который Крепостное право нанесло стране. В школах не объясняют, до какой степени рабовладение растлевало сердца людей.[13] В трактовке неоконсерваторов теоретическое обоснование крепостничества всегда вытесняет практику торговли соотечественниками. Права помещиков всегда вытесняют права крепостных.

Великодержавники не любят писать о скупке купцами целых деревень для работы на мануфактурах, фабриках и заводах. И это неудивительно. Эксплуатация на большинстве производств была абсолютно бесчеловечной. Другая причина стыдливости заключается в том, что Пётр I лично узаконил принудительный труд указом 18 января 1721 года.[14],[15] В нём император разрешил фабрикантам (шляхетству и купецким людям) покупать деревни для их заводов, „токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно.“[16]

Блюстители карамельной старины также не любят употреблять слова „рабство“ и „работорговля“. Они настойчиво прячутся за терминами „договор“, „помещичье замлевладение“, „обязанности сословий“ и „крепостная зависимость“.[17] У ревнителей традиционных ценностей нет ни малейшего желания обсуждать вековую практику разлучения семей крепостных при продаже и дарение мужских и женских душ в подарок на именины.[18]

В своих трудах империофилы обходят стороной главную тему Крепостного строя: тотальное обесчеловечивание общества. Прокремлёвских государственников не интересует рутинная практика обмена людей на мебель, часы, собаку или лошадь. Не трогают их ни газетные объявления о продаже дворовых людей, ни проигрывание крепостных в карты.[19]

Между тем подобная практика была свазана с небывалым унижением, разрывом социальных контактов и неизгладимой душевной травмой. Автор дореволюционного журнала „Азарт“ констатировал, что крестьяне сплошь и рядом, просыпаясь утром, узнавали, что они, по прихоти хозяина, проиграны другому лицу и переходят в его собственность. Журналист продолжил: „Дворовые девки, особенно красивые, шли на карту иногда за колоссальную сумму, и на ряду с этим шли охотничьи собаки и лошади.“[20]

Многолетнее сексуальное насилие развратных помещиков над женской прислугой, зачастую несовершеннолетней, также сбрасывается со счетов.[21] Ряд помещиков вводил у себя в деревнях практику средневековых баронов Ius primae noctis (Право первой ночи).[22] Они принудительно лишали своих крепостных крестьянок девственности, то есть попросту насиловали их.[23]

В учебниках истории не объясняют, что именно из-за барского разврата в Российской империи был такой высокий спрос на „ладных“ девушек. Между тем писатель А. Н. Радищев констатировал, что деревенские девушки „в глазах старых и молодых суть твари, созданные на их угождение.“[24]

Крепостные крестьяне не могли защитить ни своих супруг, ни дочерей от похоти хозяина.[25] Как констатировал автор известного дневника А. В. Никитенко, помещик мог безнаказанно лакомиться каждой красивой женой или дочерью своего вассала, как арбузом или дыней со своей бахчи.[26]