Народная монархия

Такой же характер носит и новгородское законодательство. В Литовской Руси капитал заменен землей и привилегиями землевладельцев. Но схема власти в общем остается тою же самой: верховная власть растаскивается аристократией, торговой или земельной – безразлично. Массы подымают восстания против «лучших» или «вятших» людей, громят ростовщиков. И, не найдя своего организационного центра, снова попадают в прежнюю кабалу. Низы «отливают» на запад и на север, «уступая свое место в Приднепровье княжеским дворовым людям и мирным половцам». Киевщина пустеет – пустеет от работорговли, которая была главным промыслом «лучших людей», и от бегства населения на запад и на север от усобиц.

На западе низам не удалось достигнуть ничего. Они попадали уже в сложившийся, крепко спаянный феодальный быт и подчинялись ему. На севере, на вольных и никем еще не обжитых землях, киевские демократические эмигранты строят Москву – по своей воле и по своему разумению. И Москва находит отклик и поддержку во всех низах всея Великия, Малыя и Белыя Руси.

Москва, конечно, тоже закрепощает, но закрепощает не во имя «резы» – ростовщического процента, который «Русская Правда» допускала в размере 50 % в год (на практике брали 80 и 100 %), не во имя мехоторговцев или работорговцев, а во имя общих интересов. Разумеется, и в Москве не обходилось без засилья сильных людей, но там был предел, поставленный общенациональной, властью, была общенациональная идея некоей общечеловеческой справедливости, непрерывно охраняемая вооруженным аппаратом самодержавия. И именно это, а не уровень рождаемости в княжеских семьях, не географическое положение на берегу скудного ручья Москва-реки, не экономические преимущества обездоленного судьбой междуволжского суглинка и, наконец, не милое соседство культурной татарской орды создали Московскую Империю, – создали ее народные низы, бежавшие с юга и с запада на свободную от феодально-ростовщических традиций ростово-суздальскую почву. Приблизительно так же английские эмигранты, покинувшие феодальные берега Великобритании, создали на девственной почве Америки самую законченную демократию современности. Создали ее по своему образцу – как русские эмигранты из Киева «по своему».

Москва была самым восточным пунктом отступления эмиграции русского народа. Дальше к востоку – никаких государственных попыток не делалось. Все попытки, которые были предприняты западнее Москвы, провалились.

Очень может быть, что именно соседство запада с его специфическим влиянием оборвало попытки и Новгорода, и Киева, и Вильны, – не говоря уже о Галиче. Новгород был построен более или менее по ганзейскому типу: государство как торговый дом. Правительство как правление акционерного общества. И самые богатые люди страны – как акционеры, избирающие свое правление для защиты своих интересов, а никак не интересов тех рабочих, которые заняты на их предприятиях. Новгородские завоевания не присоединялись к земле, как присоединялись московские, то есть входили в состав государственного единства равноправными частями, как это было в Москве, а оставались только колониями, местами, откуда извлекалась прибавочная стоимость. Москва «не любила ломать местных обычаев», – говорит Ключевский. Москва рассматривала каждую завоеванную или присоединенную область как свою новую составную часть, как новую часть общего государства, а не как торгово-промышленное сырье, не как меховой или челядинный сырьевой рынок. Новгородская аристократия рассматривала свои пятины как объект эксплуатации, а Киев свои волости – как объект грабежа. На верхах общества – и в Новгороде, и в Киеве – был достигнут уровень материальной культуры, значительно превосходивший Москву. Но и новгородские, и киевские низы стали все-таки на Московскую сторону.

«Русская Правда» была уставом торгового дома, поддерживаемого вооруженным путем. В какой именно степени здесь сказалось влияние европейских связей, браков с европейскими влиятельными домами, торгового обмена с Венгрией, Польшей, Германией? На этот вопрос трудно ответить. Гораздо яснее и отчетливее было влияние Польши на Великое Княжество Литовское: там польская поправка к русской государственности и русской культуре привела к самоубийству русской государственности (Польско-Литовская уния), но не спасла и польскую.

Переходя к обобщению очень широкого масштаба, можно было бы сказать, что две сильнейшие и в будущем единственно решающие государственности современного мира удались в России и Америке – на очень далекой дистанции от беспокойного западноевропейского полуострова великого евразийского материка. Империя Карла Великого наследников так и не получила: эти наследники оказались неудачниками, недоносками, выкидышами. Германские племена, наводнившие Европу и разгромившие Римскую Империю, к имперскому строительству оказались совершенно неспособными, как при всех ее талантах оказалась неспособной древняя Греция. Германец оказался слишком узок.