Народная монархия

«Домашний старый спор», о котором когда-то писал Пушкин, сейчас решен окончательно. Русское море не иссякло – его не удалось иссушить ни большевикам, ни Гитлеру. Польша, как и следовало ожидать, при минимальной затрате умственных способностей оказалась расплющенной. И если Россия – даже и при большевиках – сумела ликвидировать немецкий «Drang nach Osten», то о польской «миссии на востоке» и говорить нечего. Если Россия сумела справиться с такою несомненно первосортной Европой, какою она, Европа, являлась и при наполеоновском «новом порядке», и при гитлеровском, то совсем уже третьесортное европейское захолустье Польши – никакой угрозы для нас больше не представляет. И сейчас мы, больше чем когда бы то ни было, можем позволить себе роскошь полного беспристрастия. Может быть, и сочувствия: трагическая и окровавленная судьба этой несчастной страны, которая, как выразился Энгельс, «никогда, ничего кроме воинственных глупостей не делала», – может вызвать всякие чувства, но и сострадание в том числе. Может быть, даже и нечто вроде признательности: если бы Польша не была католической, то восточноевропейская империя была бы, конечно, польской, а не русской: для этого Польше одно время было вполне достаточно отказаться от шляхетско-ксендзовской политики на Украине – и «Польша от моря до моря» была бы обеспечена. При ее тогдашнем техническом превосходстве – это было бы вполне достаточной базой для стройки империи. Но от Болеслава до Мосьциского (последний президент Польши) страна вела все одну и ту же политику упорно, настойчиво, фанатично и самоубийственно – безо всякой оглядки на элементарнейший человеческий здравый смысл… Польская поговорка не без некоторой гордости утверждает, что Польша стоит беспорядком: Polska nierzгdem stoi.

Русская народная словесность снабжает существительное «поляк» эпитетом «безмозглый». Немецкая пословица говорит о «польском хозяйстве» – «Polnische Wirtschaft», это битье посуды на ярмарках за недорогую плату: вот посуда перебита, кажется, вся, до последнего черепка.

Но похороненный под кучею окровавленных обломков, откуда-то из Англии, жалобно, но упорно стонет загробный голос эмигрантского правительства Польши: «Польша от моря до моря», то есть Польша с Литвой, Латвией и Украиной. В Варшаве в январе 1940 года – когда в городе не было ни топлива, ни хлеба, местами не было и воды, когда немцы вылавливали польскую интеллигенцию, как зайцев на облаве и отсылали ее на гибель в концлагеря, когда над страной повисла угроза полного физического истребления и когда безумные рестораны столицы были переполнены польским «цветом общества», пропивавшим последнее свое достояние, – цвет Польши все-таки жил мечтой о политической, культурной и религиозной миссии Польши на варварском русском востоке. Вы скажете – сумасшествие! Я скажу – истерика! Но Польша будет считать эти планы разумными, исполнимыми и само собою разумеющимися.

Это есть польская доминанта. Это есть внутреннее «я» страны, от которого страна отказаться не может – как не могут немцы отказаться от своей воли к власти.

Доминанта Германии

Мое поколение было воспитано на той классической русской литературе, о которой я уже говорил: великая и очень вредная литература. Под ее влиянием мы вошли в жизнь с совершенно исковерканными представлениями о реальности. Представление о германской реальности для нас воплощалось в толстовском Карле Ивановиче, таком трогательно-беспомощном и сентиментальном, или в генерале Пфуле, столь же беспомощно самоуверенном в его «эрсте колонне марширт», и вообще в аккуратном до смешного немецком булочнике («хлебник – немец аккуратный»), колбаснике, чиновнике, – которые пришли в широкую русскую землю честно есть свой хлеб.

В большинстве случаев они ели его честно… Кое-что другое писал Достоевский в «Бесах», но Достоевский был писателем Васильевского острова и специфически немецкого василеостровского социального склада (в его времена Васильевский остров был населен по преимуществу всякой немецкой мелкотой). Но все это касалось нашего внутреннего немца, и о немце германском мы имели самое нелепое представление: народ поэтов и мечтателей – «Dichter und Träumer», родина философии, этакие комические Фрицы и Морицы, о которых мы читали еще у Буша. О том, что есть немецкий дух на самом деле, – об этом наша литература нам не сказала ничего. Говорили славянофилы – но их не читал никто. Надрывно предупреждал Герцен – но и он был вне большой литературы.