Народная Русь

В занесенном в безсоновский сборник песенном «Месяцеслове» калик перехожих воспеваются в последовательном порядке все святые, памятуемые в ноябре, и все праздники ноябрьские. «Месяц Ноемврий весь святых множеством днесь светло приукрашен», — гласит запевка. Начинают ряд воспеваемых святых «Косьма с Дамианом», орошающие, по народному слову — верных своих врачеванием. Заключительные слова посвящены св. Андрею Первозванному, которого безвестный слагатель этого стиха духовного величает «русской церкви камнем»…

XLVI Михайлов день

8-е ноября, день Михаила-архангела, слывет в народе за первый шаг необлыжной зимы. Этот праздник в большей части матушки-Руси бывает «с мостом» (т. е. с покрытыми льдом реками). «С Михайлова дня зима стоит, земля мерзнет!» — говорит старинное изречение, вылетевшее из уст народных: — «Со дня Михаила-архангела зима кует морозы». Это оправдывается на деле, впрочем, только в позднозимье, потому что сплошь да рядом бывает, что еще октябрь-назимник заковывает воды текучие в ледяные цепи. Покроет «Покров-батюшка» землю снежной пеленою, полежит первая пороша, растает; зачернеются осенние грязи, а там — снова снеги белые пушистые в полях забелеются. Ранняя зима всегда — «на Казанскую (22-е октября) на санках ездит». Осенняя родительская — Дмитриевская суббота (26-е октября) «на Святую Русь идет — перевоза не ждет», — говорит народный опыт зорко — в течение многих веков — присматривавшийся к законам природы родимого севера. А если «отдохнут на Дедовой (Дмитриевской) неделе родители», т. е. если будет о ту пору оттепель, — то, следовательно, и «всей зимушке-зиме быть с мокрыми теплинами», по пережившей века народной примете.

За «льняницами» — 28-м октября, когда по деревням начинают мять льны — бредет «овчарь» — день зимней стрижки овец, а там — за «юровою» (30-м числом, праздником рыбаков, отправляющихся на ловлю красной рыбы) и ноябрь-грудень наляжет грудью на лоно земное. «Кузьма да Демьян с гвоздем» — (1-е ноября) — стоят. Справят бабы по старине веселые «Кузьминки», вспомянут «курьи именины», хлебанут мужики «козьмодемьянского пива», для честных гостей наваренного, — встретят зимние морозы честь-честью. А у стариков со старухами — забота приспела: «Дворового» к Михайлову дню ублажить-задобрить. Он хотя и младшим, братом «Домовому» приходится, а все-таки не след крестьянину ссориться с ним, если он хочет, чтобы не только в дому у него, но и вокруг двора все было по-доброму, по-хорошему в предстоящую зиму. «Не ублажи Дворового до Михайлова дня — уйдет он со двора, а на свое место пришлет Лихого!» — можно и теперь еще слышать в деревенской глуши. Не всякий сумеет, как следует, и задобрить «хозяинова брательника».

Еще не так давно в Симбирской, а, вероятно, и в некоторых других смежных губерниях среднего Поволжья, этот старинный обряд совершался по следующему порядку. Старая бабка выносила рано поутру, до белой зорьки, хлебную чашку с пивным суслом в под-навес и ставила ее на поветь. Затем, перед полуднем, большак в доме садился на лошадь и начинал ездить на ней взад и вперед по двору, в то время как старуха, стоя на крыльце избы, махала во все стороны помелом, приговаривая: «Батюшка Дворовой! Не уходи! Не разори двор, животину не погуби! Лихому пути-дороги не кажи!» После этого помело обмакивалось в дегтярницу, и где-нибудь во дворе проводилась дегтем по стене полоса. Это, по объяснению ублажавших Дворового, означало «отмечать на лысине у дедки зазубрину». Завидев эту зазубрину, «Лихой» чуть не за версту обходит двор домохозяина, строго блюдущего обряды старины стародавней. Мало-помалу этот обычай уходит из деревенского обихода даже и в самых отдаленных от веяния городской и фабричной жизни местностях. Очень может быть, что и в настоящее время он уже успел сделаться исключительным достоянием пытливой памяти одних завзятых народоведов.

По свежим следам этого обычая исчезает и другой, который старыми людьми было положено справлять между Кузьминками и Михайловым днем, — «курьи именины». По свидетельству бытописателей нашей деревни, этим именинам, проводившимся в пирушках, предшествовало связанное с чисто языческим суеверием принесение петуха в жертву «Лихому». Это жертвоприношение происходило, обыкновенно, на гумне, в овине, чтобы ворогу крестьянской худобы не было и повода приблизиться ко двору. Выбирался для этого самый худой старый кочет, от которого — «ни утехи курам, ни корысти хозяйству». Большак (старший в доме) отрубал ему голову заржавленным, иззубрившимся топором и бросал ее в сторону. Ребята, присутствовавшие при этом, подхватывали ее и начинали, бегая по гумну, подкидывать с припевом: