Народная Русь

В одном из не свободных от примесей книжности разносказов, записанном в Нило-Сорской пустыни, ведется речь о том, как пришел в царский дом некий старец-пустырник, именующийся — при дальнейшем развитии повествования — Варлаамом, — как принес он с собою «прекрасный камень драгий». Обращается к нему младой Иоасаф-царевич с просьбою показать этот камень: «Я увижу и спознаю цену его!» — говорит он. Держит пустынник ответное слово царевичу: «Удобее можешь солнце взять рукою, а сего не можешь оценити во вся веки без конца! Когда ты возможешь небеса измерить, все моря и реки в горсти вместить, — и все против того — нет ничего!» Не удовлетворился таким ответом любознательный Иоасаф: — «О, купец премудрый!» — восклицает он: «Скажи мне всю тайну: как на свет явился, где ныне пребывает тот (камень)?» И вот — из уст старческих внемлет он более ясному слову о «прекрасном-прелюбезном» камне: — «Пречистая Дева родила сей Камень, положен во яслех, прежде всех явился пастухам. Он ныне пребывает выше звезд небесных: солнце со звездами, а земля с морями непрестанно славят (Его) Отца!» Сердцем, если не разумом, понял царевич, что это за дивный камень, постиг он все блаженство обладания сокровищем веры истинной и слезно стал просить Варлаама взять его с собою в пустыню. Ушел старец, не исполнил царевичевой просьбы; и встосковалась взалкавшая слияния со Христом душа Йоасафова: «Не хощу я пребьшати без старца; оставляю я царство, иду во пустыню, взыщу Варлаама, и я буду светозарен от него!» — И ничто уже не могло удержать от выполнения грядущего подвига: «Молю тебе, Боже!» — возговорил он: — «Пресладкий Иисусе! Даждь ми получити с Варлаамом жити всегда!..» На этом и кончается разносказ стиха, служащий как бы вступлением к другим, поющим-повествующим о самом подвиге царевича.

По другому, записанному П.В. Киреевским в Орловской губернии, разносказу — Иоасаф является «сыном царя Давида», находившимся в те времена-годы, когда «цари царства покидали, уходили Богу молиться». В олонецкой округе подслушана-найдена П. Н. Рыбниковым побывальщина, именующая подвижника детищем «невернаго даря Февдула в земле Идольской». Во всех же остальных известных списках стиха-сказания слушатели-читатели впервые видят царевича стоящим прямо перед пустынею, плачущим о грехах и — в неутолимой ничем, кроме желанного подвижничества, жажде подвига — умоляющим ее принять его под свой тихий кров и укрыть «от юности прелестныя». Плач-моление Иоасафа — наиболее яркое по силе изобразительности место сказания, во всех его разносказах — как в самых многословных, так и в кратких. Им-то — этим плачем — индийский царевич больше всего и пришелся по душе русскому пахарю-мечтателю, по самой природе своей расположенному к подвижничеству, приуроченному к любовному общению с матерью-природою.

Олонецкий разносказ, поселяющий Иоасафа-царевича в земле Идольской, видит его в самые юные годы, но уже восприявшим учение Христово. «Не ходит Асаф-царевич по гуляньям», — гласит он: «не бывает он на беседах, а сидит себе в особой горнице затворником». Не по душе отцу царевичеву, царю Февдулу, такой нрав-обычай сыновний: «Что же ты, сын мой любезный, Асаф Февдулович, сидишь не весел, не радошен?», попрекает он царевича: — «Как пове-ровал ты веру не нашую, поверовал веру христианскую, не выходишь из особой горницы. Пошел бы хотя на гулянье!» Не захотел сын Февдула-царя прогневить отца, соглашается на гулянье пойти. А тот — этим временем отдал приказ, чтобы ни один стар-человек не смел выходить целый день на улицу. «Ступай (говорит), сын любезный; забавляйся — сколько душе угодно!» — «Не все, батюшка, забавиться: надобно и о смертном часе подумать!» — возражает Асаф-царевич: «Ведь когда-нибудь постареем и помрем». Усмехнулся отец: «Коли будешь, сын мой любезный, веровать веру нашую, не постареешь и не помрешь!» — сказывает. Вышел Асаф-царевич на гуляние, открылась перед его глазами самая веселая картина: на улицах — дородные молодцы, красивые девицы, молодые молодицы, поют, пляшут, забавляются; выкачены сороковые бочки вина («веселия Руси»), накрыты столы на целый город: пей, ешь, — что хочешь! Ни на что, ни на кого не смотрит возжаждавший иного веселия юноша, — идет он за город. И вот — попался ему на глаза стар-человек, «такой ветхий, что и поле пахать не может». Остановился царевич, посмотрел на встретившегося, говорит — на него глядючи: «Батюшка сказал мне, что в его царстве не стареют и не умирают, а вот какой есть стар-человек!» — «Ой, дитятко! Как в лета войдешь, хуже меня будешь; да и помереть надо, дитятко!» — отвечал ему, словно сговорившийся с ним самим встречный старец. «С того слова прошел Асаф-царевич во пустыню», — ведет свою речь старое сказанье.