От «Сороков» — рукой подать и до дня св. Алексея, человека Божия[41]
, 17-го марта, с приходом которого наступает весна-красна, а зиме только остается подбирать загрязнившиеся полы своей белоснежной шубы да бежать — давай, Бог, ноги! — в горы толкучие, в лесные трущобы непроходимые да в овраги глубокие, чтобы там, вдалеке от взора людского, изойти слезами горючими, припав на грудь Матери-Сырой-Земли. Только и дышится ей, старой, полегче по морозцам-утренникам, да и тем уже не век на Руси вековать: скачут утреннички по ельничку, прискакивают по березничку, пробегают «по сырым берегам — по веретайкам», заставляют вспоминать мужика-простоту о том, что, — как поется в старинной песне:Да и эта память коротка. Ударит поутру на Агея (9-го марта) морозко, а в полдни с крыши закаплет. На Алексея, человека Божия, не только уже с крыш, а и с гор побегут потоки. Так и слывет этот семнадцатый день марта-позимника за «Алексея — с гор вода»: нет ему в народе иного имени-прозвища, «Придет Алексей, человек Божий, — побежит с гор вода!», «Алексей — из каждого сугроба кувшин пролей!», «На Алексея — с гор вода, а рыба со стану (с зимней лежки)!», «Алексей, человек Божий, зиму-зимскую на нет сводит!» — говорит-приговаривает народная Русь.
В южной полосе матушки-России начинают с этого заветного дня свои весенние хлопоты-заботы о пчеле, Божьей работнице: «На Алексея-теплого, доставай ульи из мшенника!» — подает совет тамошний сельскохозяйственный опыт. «Покинь на Алексея позимнего сани, ладь-готовь телегу!» — откликнется на его умудренное житейским обиходом слово срединная, кондовая, Русь великая: «Придет Алексей, человек Божий, — брось сани на поветь!», «На Алексея — выверни оглобли из саней!» — приговаривает она. По старинной примете деревенской — «Каковы ручьи на Алексея, таковы и поймы (по весне)!» Если дружно побежит на Алексея, человека Божия, с гор снеговая талая вода, то, по словам старых, видавших всякие виды людей, — должно ожидать хорошего покоса. А пойдут в этот день сочиться порознь еле заметные ручейки из сугробов, не заплачут снега разом, — быть плохим кормам: станет животина на Алексея, человека Божия, богу жалобиться.
В давние годы забавлялись на Москве Белокаменной, да и по многим другим городам русским, на Алексея-теплого гусиными боями. С Алексеевским спуском бойцовых гусаков мог поспорить разве только осенний день Никиты-гусятника (15-е сентября), до сих пор приурочиваемый памятующими обычаи дедов-прадедов к гусиной потехе.
В великом почитании был всегда, и поныне остается, в народной Руси святой Алексей, человек Божий. Недаром и поется ему в духовных стихах калик перехожих такая песенная хвала-слава:
Многое-множество преданий, изукрашенных цветами красного слова народного, сохранили об этом святом памятливые сказатели. Поет-сказывает их народная Русь и теперь по многим местам — старым людям на утешение, молодым людям на поучение. Целый ряд таких сказаний занесен на страницы печатных сокровищниц словесной старины. В позабывшей, по словам поговорки, о своих боярах Смоленщине, у владимирцев-клюковников-гудошников, у олончан-добрых молодцев, о которых прошла молва: «Наши молодцы не бьются, не дерутся, а кто больше съест, тот и молодец!», близ полтавского Гадяча и даже за рубежом — в старой Сербии — подслушаны эти сказания. А мало ли осталось не подслушанных, до наших дней ходящих от села к селу — на память своих простодушных хранителей-сказателей, что на костыль подорожный, опираючись? Ходит народное, веками слагающееся слово да походя и тает-теряется в темном лесу житейской сутолоки; вымирает вещее слово-предание вместе со старожилами, воспринимавшими его из одних уст с тем, чтобы передавать в другие, из которых и долетало оно до чуткого слуха Сахаровых, Безсоновых, Киреевских, Рыбниковых, Якушкиных, Садов-никовых[42]
и всех других родственных им по духу народолюбцев-собирателей.