Народный фронт. Феерия с результатом любви

Дядя Мамин и в самом деле был единственным сыном любящей матери. И та огорчалась, видя, как он растет, – он ей нравился голубоглазым кудрявым ребенком, которого надо кормить с ложечки. А Дядя тоже любил ее и тоже не хотел взрослеть. Он стал тормозить себя. Читал только детские книги, играл в детские игры, не хотел понимать и принимать ничего взрослого. С тех пор так и живет. Он ненормальный только с точки зрения своего настоящего возраста, а для пятнадцатилетнего он вполне нормальный. У него даже и голос остался подростковый – скрипучий, громкий и резкий, как у исполнителя корякских песен. Но врачи упорно хотят его вылечить, пользуясь тем, что мама Дяди умерла. Я этого не понимаю. Человек счастлив? Да, и очень. Зачем его лишать счастья? Ведь в данном случае больной, но счастливый лучше, чем здоровый, но несчастный.

Копырин загнал Дядю Мамина в угол, прижал пластиковым столом (тяжелой мебели у нас нет), сел перед ним и вел такую беседу:

– Ты, конечно, хочешь вступить в Народный Фронт?

Дядя Мамин, услышав подсказку в интонации и слове «конечно», по-детски послушно кивнул:

– Да, хочу.

– Чего ты хочешь?

– Вступить.

– Куда?

На глазах Дяди Мамина навернулись слезы – он успел забыть название.

– В Народный Фронт? – помог Копырин.

– Да.

– А ты понимаешь, что это такое?

Дядя Мамин виновато опустил голову.

Копырин снизошел и объяснил:

– Объединение лучших людей, болеющих за родину.

Дядя Мамин испугался:

– Я не болею за родину, я за нее здоровею!

– То есть ты не хочешь вступать?

– Наверно, нет, – признался Дядя Мамин.

– Что ж, у нас свобода. Но обоснуй, почему ты не хочешь вступить. Ты не хочешь оказаться в рядах лучших людей?

– Хочу.

– Значит, ты все же хочешь вступить в Народный Фронт?

– Хочу.

– Обоснуй. Мне ведь не нужно, чтобы ты это сделал формально и под давлением, я тебя не уговариваю, я только предлагаю. Обоснуй.

– Я… хочу… лучших людей… в рядах… болеть, – выговорил Дядя Мамин, заикаясь, и заплакал.

Я сделал Копырину строгое внушение о недопустимости таких старозаветных методов, попросил его удалиться, успокоил Дядю Мамина, который доверял мне, потому что знал меня очень давно.

– Саша, на самом деле все очень просто. Ты должен вступить в Народный Фронт для борьбы с тем, что тебя не устраивает. Понял?

Он кивнул.

– Вот и славно. А если тебя спросят, почему ты вступил в Народный Фронт, что ты скажешь?

– Я скажу, что… Меня не устраивает.

Я решил этим пока удовлетвориться и принять Дядю Мамина условно. Не забыть только с ним еще поработать.

Врачи тоже не сидели без дела, но, наверное, они уже догадывались о том, к чему все может привести – то есть к их уничтожению (конечно, моральному). Поэтому Попченко, который в последнее время стал как-то совсем тих и скромен, даже задерживался на работе до восьми часов вечера, хотя обычно удалялся в 3–4, а потом приходил на полчаса в 19.00, чтобы совершить вечерний обход и попить чаю или вина в обществе молодой Медсестры Ани.

Врачи делали все так, будто стремились нарочно испортить то, что делали, что человеку вообще-то свойственно.

Ольга Олеговна построила всех и сказала:

– Вы теперь все – Народный Фронт. А если кто против, получит вот это! – и показала хорошо всем известный шприц огромного объема, в котором мы уж знаем что, но я не скажу, чтобы другие не переняли.

Вообще это опасно – описывать в книгах и показывать по телевизору, какими способами можно мучить и губить Людей. Те, кто до этого не знал, начинают знать, у некоторых возникает желание использовать продемонстрированные приемы.

Показав шприц, Ольга Олеговна решила, что больше ничего не требуется.

А Синякевич, считающий себя великим гипнотизером, тоже нас выстроил и начал твердить:

– Вы участники Народного Фронта! Вы участники Народного Фронта!

О том, что у фронта не может быть участников, а бойцы, как я гениально догадался, он даже не подумал.

Поколдовав так полчаса, он ушел и через пять минут вернулся, напялив парик и бороду Деда Мороза, которые остались у нас от празднования прошлого Нового года. Я сразу узнал его, но многие впали в заблуждение. А Синякевич, меняя голос, спрашивал поочередно: «Ты кто?» Ему отвечали так, как привыкли: больной такой-то, страдаю тем-то! Некоторые сразу же пускались в рассказ о своей болезни: для многих это излюбленное занятие.

Синякевич расстроился, повторил сеанс гипноза. И опять ушел, и опять вернулся, на этот раз в Женской косынке, в юбке, в туфлях на каблуках, в которых я опознал Аню, то есть ее туфли. Он спрашивал тонким голосом: «Вы кто?» И получил те же ответы.