Нарцисс в цепях

Лениво улыбнувшись, сильно заспанный, он сказал:

— Впервые вижу тебя не спящей.

Я ответила единственное, что пришло мне в голову:

— Я тебя вообще впервые вижу. Кто ты такой?

— Калеб. Калеб меня зовут.

Я кивнула и стала садиться. Все, вылезаю из этой койки. В ней было тепло и уютно, но стеснительность превозмогла. Не настолько я хладнокровная, чтобы разговаривать с голым незнакомым мужчиной, когда я сама голая. Или не настолько я утонченная.

Рука у меня на талии напряглась, удерживая меня возле второго мужчины и на кровати. Колено Калеба у меня на ноге стало тяжелее, вдвигаясь между моих. Вдруг я ощутила те части его тела, которых не видела. Да, наверное, я предпочла бы увидеть все целиком, чем почувствовать, как оно упирается мне в самый верх ляжки. Ну ладно, пах — не совсем подходящая часть, с которой начать нанесение травм — пока что. Рука, лежавшая на моем бедре, вдруг его схватила. У меня участился пульс. Кажется, я попалась.

— Все спокойно, — сказала я, — но мне надо встать и вылезти из этой кровати.

Тело позади меня шевельнулось. Хотя я не видела, но знала, что он приподнялся на локте, и рука у меня на талии напряглась. Вдруг меня сильно прижало к его телу, и я просекла сразу несколько моментов. Первый: он примерно моего роста, потому что точно следовал изгибам моего тела; второй: он худощавый, мускулистый, и ему очень нравиться ко мне прижиматься. Бррр! Я повернулась к нему, будто оглянувшись на шум в темноте в фильме ужасов — медленно, полуоглушенная страхом. Его лицо приподнялось над моим плечом, длинные волосы спадали на щеку густой массой, перепутанной со сна, и трудно было сказать, волнистые они или кудрявые, только они были темно-каштановые, темнее, чем у первого, почти черные. Лицо у него тоже было треугольное, почти слишком тонкое, на грани между мужским и женским, нос прямой, чуть слишком правильный, рот широкий, нижняя губа полная и чуть бантиком. Чувственное лицо. Но создавали — или разрушали — это лицо глаза. Первая мысль у меня была, что они желтые. Но широкое кольцо серо-зеленого лежало вокруг зрачка, и общее впечатление было такое, что они золотисто-зелено-желтые на загорелом лице. Не человеческие глаза. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, но и не волчьи тоже.

Я выбралась из их тисков. Левая рука запротестовала, но боль была не настолько сильной, чтобы превозмочь смущение. Нельзя сказать, что я вышла изящно, но я хотя бы стояла в ногах кровати, глядя на двоих мужчин, а не была зажата между ними, как колбаса в бутерброде. Черт с ним, с изяществом, мне бы одежду.

— Не бойся, Анита. Мы тебе ничего плохого не сделаем, — сказал второй.

Не выпуская их из виду, я продолжала искать глазами одежду в тускло освещенной комнате. И не видела. Единственным матерчатым предметом здесь была простыня, а они на ней лежали. Мне отчаянно надо было чем-то прикрыться, но двух рук для этой работы маловато, а стоять, прикрывая ладошкой пах, — это смутило бы меня еще больше, чем просто тут стоять. Вдруг стало непонятно, куда девать руки. Левая рука болела от плеча почти до кисти, по ней тянулся розовый плоский шрам.

— Кто ты такой? — Голос у меня звучал с излишним придыханием.

— Я Мика Каллахан.

Голос был спокойный, ординарный, будто и не лежал он здесь совершенно голый. Никто так легко не относится к наготе, как оборотни. Плечи у него были узкие, все в нем было изящно, почти женственно. Но мышцы видны было под кожей, даже когда он отдыхал. Жилистые мышцы, не бугры. С одного взгляда было ясно, что он силен, но если бы он был одет, это трудно было бы сказать. И еще кое-что нельзя было бы сказать, будь он одет. Хотя все в нем было худощавым, маленьким, грациозным, как бывают женщины, некоторые его части не были ни маленькими, ни худощавыми. Казались несовместимыми со всем остальным. Как будто мать-природа попыталась возместить женственность облика гиперкомпенсацией в других отношениях. И то, что я заметила эту гиперкомпенсацию, бросило меня в краску, и я отвернулась, пытаясь приглядеть за ними на случай, если они вдруг вылезут из кровати, и не глядеть на них при этом. Трудно смотреть и не смотреть одновременно, но у меня получилось.

— Это Калеб, — сказал он.

Калеб перевернулся на спину и потянулся, как большой кот, обнаруживая при этом, если бы я еще не знала, что он тоже голый. Но я уже знала. В пупке у него был другой пирсинг в виде гантели. Этого я еще не видела.

— Вот и познакомились, — сказал Калеб, и эта невинная фраза прозвучала как угодно, только не невинно. Что-то в его интонации, какой-то намек, когда он переворачивался, показывая себя мне, заставило ее прозвучать похабно. Я бы могла поспорить, что Калеб мне не понравится.

— Отлично, рада нашему знакомству. — Я все еще не могла сообразить, куда девать руки. — А что вы тут делаете?

— Спим с тобой, — ответил Калеб.

Краска в моем лице, почти ушедшая, вспыхнула снова. Калеб рассмеялся, Мика — нет. Очко в его пользу.

Мика сел, согнув колено, чтобы прикрыть себя, и тем заработал еще пару баллов. Калеб остался лежать, хвалясь своим телом.

— В том углу есть халат, — сказал Мика.