Нарциссы для Анны

Вилла, к которой вела мраморная лестница, была двухэтажной. На первом этаже находились столовая, гостиные, бильярдная, библиотека и кабинет; а на втором — спальни. Кухня располагалась в цокольном этаже, в полуподвале — гардеробная с прачечной. Из окон второго этажа были видны вековые деревья: платаны, вязы, липы, буки, сосны. За домом был цветущий луг, обнесенный низкой гранитной балюстрадой, а дальше газон с фонтаном с двумя каменными сиренами, из ртов которых била вода.

— А это Мадонна Караваджо, — сообщила Аузония, указав на статую в центре ниши в молельной. — То есть, — уточнила она, — это копия Мадонны Караваджо.

— Очень красивая, — заметила Мария, чтобы что-то сказать. Эта была такая же, как все мадонны, которых она видела: нежная, страдающая, экстатическая, с нимбом над склоненной головой и молитвенно сложенными руками.

— Здесь, — продолжала Аузония, — старая графиня Казати собирала свою семью и прислугу, чтобы читать молитвенник в летние вечера.

— А теперь? — спросила Мария, стараясь найти предлог, чтобы поговорить с этой женщиной.

— Иногда я прихожу сюда помолиться, — грустно ответила та. — В доме все антихристы. Начиная с Романо и кончая садовниками, что следят за парком.

Покупая «Силенциозу», которая, как он считал, принадлежала ему по праву крови, Чезаре не тронул архитектуру и декор, перестроив частично только внутренние помещения. Он переделал комнаты второго этажа, чтобы устроить здесь роскошные ванные, отделанные разноцветным мрамором: от белоснежного до ярко-розового и зеленого. Мебель тоже сменили. Больдрани украсил свое жилище изумительным антиквариатом и полотнами знаменитых художников. Роскошь, отсутствующая в его городском особняке на Форо Бонапарте, напротив, бросалась в глаза здесь, на вилле Караваджо, на которой он бывал изредка, но ее считал домом своих предков.

Мария в растерянности смотрела на все это, а августовское солнце за окном склонялось к горизонту. Пожалуй, впервые она почувствовала власть и богатство этого человека, с которым так странно свела ее судьба. Это богатство, превосходившее всякое воображение, вызывало у нее страх, казалось ей чудовищным и бесполезным.

— А это ваша комната, синьора, — холодным тоном сообщила Аузония. — Синьор Чезаре велел мне приготовить ее для вас. Это самая красивая комната на вилле. Никто раньше не спал в ней. — Аузония старалась быть бесстрастной, но в тоне ее сквозило осуждение.

— Это уж слишком! — не удержалась от восклицания Мария при виде таких роскошных апартаментов.

«Я тоже так считаю», — подумала Аузония, но вслух лишь сказала:

— Я следовала приказаниям, синьора. С вашего разрешения, — попрощалась она, — я продолжу свою работу. Если понадоблюсь — вот колокольчик, — и показала на ночной столик.

Чезаре предоставил ей самую красивую спальню на вилле, в ярко-синих с золотом тонах, с широкой постелью и пологом из легкой ткани, которая превращала ее в интимный и кокетливый альков. Толстый синий ковер с золотисто-желтыми разводами покрывал пол. Ванна из голубого мрамора казалась роскошнее из-за кранов из ляпис-лазури и больших венецианских зеркал с позолоченными рамами.

Мария опустилась в стоявшее возле окна кресло, ошеломленная всем тем, что окружало ее. Не волшебство ли это? В балконной двери, которая выходила на террасу, гасли последние солнечные лучи и загорались звезды. Песня сверчков ласкала голубой бархат ночи, и легкий ветерок колыхал занавески.

— Что же ты не спускаешься на ужин? — застал ее неподвижно сидящей Чезаре. — Все готово. В чем дело? — забеспокоился он. — Что с тобой?

— Мне не по себе, — сказала она ему. — Эта женщина смотрит на меня, словно я бог знает кто.

— Эта женщина, имей в виду, будет обслуживать тебя как хозяйку, — раздраженно ответил Чезаре, готовый смести все преграды, могущие помешать его воле.

— Дело не в этом, — упрямилась она. — Мне надо самой понять, кто же я. Я потеряла себя. И это ужасно.

Чезаре закрыл балконную дверь, задернул занавески и включил лампу с золотисто-желтым абажуром, излучающим мягкий свет. Поглядел на Марию, подошел к ней и поднял с кресла, обняв ее.

— Я не знаю слов, которые говорят женщинам, — начал он, крепко сжав ее в своих объятиях. — Не знаю также, буду ли я испытывать завтра к тебе то, что сегодня доводит меня почти до безумия. Но надеюсь, что да: столько радости ты мне даешь. Хочешь, я женюсь на тебе? — спросил он с той серьезностью, с какой всегда решал исход дела.

— Ты ведь знаешь, у меня есть муж. — Воспоминание о Немезио смутило ее еще больше.

— Я могу расторгнуть твой брак когда захочешь, — твердо сказал он. — Достаточно, чтобы ты поручила мне это.

— Ты можешь все, — сказала она, чувствуя, как млеет в его объятиях, не в силах противиться ему ни в чем.

— Не все, — уточнил Чезаре, глядя на нее страстным взглядом, — но я могу многое. Ничто не помешает мне расторгнуть твой брак, если ты согласна принадлежать мне.