Нарушенная клятва

— Это что, комплимент?

— Да, и еще какой! — Взяв из рук Кэти ребенка, он подал его Тилли, затем подхватил девушку под мышки и поставил на ступеньку:

— Раз-два! И перестань делать такое испуганное лицо. Тебя никто не съест, по крайней мере, сейчас.

Что-то стукнуло позади кареты, и обе женщины тут же оглянулись — Мэтью и Дуг Скотт укладывали вещи. Перекрывая уличный шум, послышался голос Дуга:

— На следующей неделе большая охота. Уже все готово. На медведя. Лоб Кэртис, Питер Ингерсолл, все Пэрди…

— Тсс! Тише! — Это уже был Мэтью. Но Тилли и Кэти все-таки успели услышать сказанное. Они переглянулись, и губы Кэти беззвучно прошептали слово: «Медведи».

— Что ж, здесь наверняка водится много диких животных, — сказала Тилли. — Это такая большая страна…

— Но медведи, Тилли!..

— О, ради Бога, перестань нервничать, Кэти. Ведь мы даже еще не доехали до места. — В голосе Тилли прозвучало легкое раздражение. — У нас еще будет время нервничать, когда это действительно будет необходимо.

— Ох, конечно, ты права, но мне сдается, что долго ждать нам не придется. — Кэти говорила точно так же как ее мать — с теми же интонациями, и на мгновение Тилли охватила тоска по родным местам, а вместе с тоской в нее проник тот же самый страх, который испытывала девушка. И она вспомнила собственные слова, сказанные мужу в последнюю ночь их путешествия:

— А что, если окажется, что я не гожусь в первопроходцы?

* * *

Они снова были в пути. Снова их подбрасывало, толкало, бросало, а временами швыряло с одного конца сиденья на другой. Тилли держалась мужественно — теперь она находилась в карете одна с Кэти и ребенком, а Мэтью, обычно поддерживавший ее в таких случаях, ехал верхом вместе с Дугом Скоттом. Мужчины скакали то далеко впереди, то возвращались и ехали рядом с каретой, заглядывая в окно, кивая, смеясь и жестикулируя. Мэтью выглядел счастливым — таким, каким Тилли не видела его никогда. Это был совершенно другой человек. Мэтью казался неотъемлемой частью этой страны и другом ее жителей.

Когда карету не бросало в разные стороны, Тилли удавалось хоть немного рассмотреть местность, которая иногда была даже красивой: живописные склоны, тонкая линия реки вдали, однако с тех самых пор, как они покинули таверну, она нигде не заметила и признаков жилья.

А сама так называемая таверна оказалась ни чем иным, как длинным деревянным сараем. Деревянным было все: стены, пол, мебель. Доски обтесаны кое-как — ни о какой шлифовке, а уж тем более полировке и говорить не приходилось. Кровать представляла из себя деревянную платформу с четырьмя столбиками по углам, но, в отличие от настоящей кровати с колонками, на ней не было ни полога, ни хоть каких бы то ни было драпировок. Тем не менее, Тилли хорошо выспалась, а до этого еще и хорошо поужинала — еда была простая, но обильная.

То была их с Мэтью первая ночь, проведенная в настоящей постели; они любили друг друга, смеялись, и она уснула в его объятиях.

Проснувшись, она обнаружила, что мужа нет рядом, и увидела его уже полностью одетым, на улице, с другими мужчинами.

А еще она обнаружила, что его энергия поистине неистощима. Казалось, ему нужно постоянно бодрствовать и заниматься каким-нибудь делом. Только теперь она поняла, как истомился он от бездействия за время, проведенное дома.

Дома. Он называл этим словом то место, куда они направлялись. Когда она спросила его, далеко ли еще осталось, он ответил:

— Мы будем дома, самое позднее, завтра к вечеру.

Они уже останавливались дважды. Один раз в Хьюстоне, другой — в месте, называемом Хемпстед. Правда, была еще одна короткая остановка между Хьюстоном и Хемпстедом, где пересекалось несколько дорог. Там Мэтью, заставляя Тилли вглядываться вслед за своим указательным пальцем куда-то вдаль, называл: «Вон там, влево, подальше, Сан-Антонио, вправо Хантсвилл, а нам туда — как раз между ними». И постоянно упоминал какого-то Сэма Хьюстона. Река, вдоль которой они ехали, называлась Бразос. Мэтью пообещал, что когда-нибудь он сводит ее к Бразосским водопадам, где находилась фактория, и сообщил, что ей наверняка будет интересно посмотреть на индейцев, приносящих добытые ими шкуры и торгующихся при помощи знаков, которые он тут же и продемонстрировал.