Нарушители спокойствия (рассказы)

Я выкрикнул это слово. Старое креольское слово, которое употребляют в Новом Орлеане, когда хотят чего-нибудь лишнего, какой-нибудь добавки; круассаны в придачу, еще несколько морковок, положенных в пакет для покупок, бо́льшую порцию моллюсков, крабов или креветок.

— Лагниаппе! Лизетт. Попробуй… потребуй это… еще есть время… ты получишь это по заслугам… ты заплатила… Я заплатил… это наше… попробуй!

Она села, ее обнаженное тело освещалось мерцающими огнями холодного голубого холода. Она села и посмотрела на меня, а я, раскинув руки, отчаянно пытался прорваться к ней через этот голубой свет, но он был для меня непроходим. Только девственницы могли пройти сквозь него.

И было видно, что Они не отпустят ее. — Им обещали хорошую кормежку, это было видно. Я заплакал, как плакал, когда, наконец, услышал, что сказала мать моей первой жены, и когда, вернувшись домой в пустую квартиру, увидел, что от меня ушла моя третья жена. Тогда я понял, что слишком много было в моей жизни женщин, но никто из них меня на самом деле не любил, вот разве что первая жена, и решил, что поскольку жизнь бессмысленна, то и продолжать ее не стоит.

Лизетт хотела пройти ко мне, я видел, что она хотела прийти ко мне. Но они хотели поужинать.

Затем я почувствовал морду моего единорога у своей шеи, одним махом он преодолел барьер, который был для меня непроницаем, и замер в ожидании. Лизетт спрыгнула с алтаря и подбежала ко мне. Все это произошло одновременно. Я почувствовала, как тело Лизетт прижалось к моему, и мы увидели моего единорога, стоящего там, в ожидая, когда на него заявят права, предлагая себя вместо Лизетт.

Я впервые после смерти узнал, что значит быть парализованным. Нужно было сделать выбор. Моя Лизетт, мой шанс на новую жизнь и мой единственный друг, которому поручили тяжелую работу сопровождать меня, который полюбил меня и которого полюбил я. Мой друг беззвездных ночей. Мой друг, который ходил со мной в бесконечные экскурсии.

Великие Прозрачные стояли молча, наблюдая, ожидая, словно довольные тем, что дают нам возможность принять окончательное решение. Но в воздухе чувствовалось их нетерпение, мягкое мурлыканье, похожее на кошачее.

— Вернись! Не ради меня… не делай этого ради меня!

Единорог повернул голову, посмотрел на нас, затем отвернулся и двинулся к ним. Они восприняли это как окончательное решение — окружили его, их быстрые стеклянные руки потянулись вниз, чтобы коснуться его. Первая рука коснулась его гладкого серебристого бока, и единорог издал дрожащий вздох боли. По его боку пробежала рябь. Не быстрое движение плоти, как будто он избавляется от мухи, а совершенно чуждая, неестественная дрожь, заключающая в своей стремительности всю агонию и потерю вечности. Единорог издал вздох, хотя его и не было слышно.

Все огромные Прозрачные прикасались к нему, их ледяные пальцы ласкали его теплую шкуру. А мы беспомощно наблюдали. Краски хлынули по телу моего единорога, как будто, становясь более интенсивными, можно было отбить холодные прикосновения стеклянных рук. Пульсирующие волны радужного цвета, которые несколько мгновений жили в его шкуре, затем потускнели, снова засветились и исчезли. Затем цвета исчезали один за другим, цветность ослабевала: пурпурно-синий, марганцево-фиолетовый, кобальтово-синий — сомнение; привязанность — хром-зеленый; хром-желтый — созерцание; малиновый — ирония; серебро — суровость; сострадание — кадмиево-красный, белый…

Они опустошили его… он не сопротивлялся им… Становился все холоднее и холоднее… вспышки желтого, шепот синего, бледного, как белизна… дрожь слилась в одну непрерывную дрожь… чудесные золотистые глаза закатились в муках, стали плоскими, яркость потускнела, стали металлическими… платиновые копыта покрылись коркой ржавчины… И он стоял, не пытался убежать, отдал себя за нас… и он был опустошен. От всего. Мы могли видеть его насквозь. Пары клубились внутри прозрачной оболочки запотевшего стекла, мерцая… затем ничего. А потом пропала даже оболочка.

Холодный голубой свет померк. Прозрачные стали расплывчатыми. Дым внутри них казался гуще, двигался медленнее, видимо, они наелись, стали вялыми и собирались уйти обратно в то темное место, где они ждали, всегда ждали, пока их голод не пробудится снова. Да, мой единорог исчез. Я был наедине с Лизетт. Туман рассеялся. Прозрачные исчезли, и снова это было просто кладбище. Первые лучи утреннего солнца пробились сквозь беспорядок надгробий.

Мы стояли вместе, как одно целое, ее обнаженное тело, белое и девственное, в моих усталых объятиях; и когда солнечный свет коснулся нас, мы начали исчезать, сливаться, смешивать наши тела и наши блуждающие души друг с другом, образуя единый дух, мы воспользовались нашим шансом.

Добрый Бог предоставил нам возможность каждому родиться заново в каком-то другом человеческом облике, мужчины или женщины, мы не знали, в каком именно. О прошлом мы, конечно помнить не будем. Да это и не имеет значения. На этот раз нам повезет. Бог Любви нам поможет.