Нарымская одиссея

Обратно Рыжка веселей пошел. Я в тулуп завернулся, вожжи на руку намотнул, думаю… Вроде тяжесть с себя снял, иначе после бы ругал себя, что не заехал. Только ведь незачем было… Перебирал все в памяти, да незаметно и уснул. Проснулся — светло. Рыжка возле дома стоит, где мы с обозом ночевали, лошадей нет, только объедья сена кругом раскиданы. Зашел в избу, спрашиваю хозяйку: «Давно обозники уехали?» — «Да с час назад либо поболе». Воды холодной выпил полковша и поехал догонять своих. Еще издали увидал Кузьму на последних дровнях, как родному обрадовался. Он тоже рад, улыбнулся из-под усов: ну, как там? Не знаю, что и ответить — да чего, мол, ночью разглядишь… И сам теперь, мол, навроде как отрезанный ломоть…

Такое вот свидание было. Сестра-то моя и по сию пору в Михайловке живет, приезжала запрошлым летом сюда с племянником в гости, а Петруху больше не видел, убили его на войне. Когда колхоз создавали, он в активистах ходил, в первую голову в колхоз записался, после в первую голову на фронт пошел, да первым же военным летом и погиб. Тут, парень, как хошь понимай — вот я вроде бы лишенный был Советской властью и этим Петрухой тоже, потому как шибко активничал он, когда раскулачивали, и опять же, когда война началась, быть бы мне на фронте, и, может, косточки мои давно тлели где-нибудь в чужой земле — мало кто из моих михайловских годков с войны воротился. Какие мужики погибли, какие вербы… А я живой, под пулями не был и, выходит, теперь в долгу перед всей моей убитой ровней и перед Петрухой тоже. Вишь, как оно все жизнь-то закрутила…

Теперь-то на восьмом десятке легче рассудить прошлое, разложить по полочкам, а когда я с Петрухой последний раз виделся, только тридцать мне минуло. Пролетели года, растаяли, как дым… Может, не к месту будет сказано, видный я был тогда из себя, кабы ты ко мне домой зашел, я тебе портрет показал — с Марьей моей мы рядышком. Карточка с меня была маленькая, уже, однако, на другой год после того, как с обозом ходил, сымался, а с Марьи еще в девках снятая, вместе-то не довелось в молодости фотографироваться, так запрошлым летом мастер из города приезжал, попросил его нас в одну соединить. Большой портрет сделал, волос у меня там густой, волнистый, не то что теперь, глянь-ка, одуванчиковый пух на темечке. Только галстук пририсовали ни к чему совсем, сроду их не носил. Марья к моему плечу приклонилась, поди, лет на двенадцать моложе меня, да не шибко я старше там выглядаю, меня и в тридцать лет за парня принимали.

Еще когда в передний путь с возами ехали, остановились в деревне Колбасе у женщины с двумя дочерьми — девки здоровые, мордастые, обе на выданье. Пошутил с ними — которая, мол, из вас, рыжих, за меня замуж пойдет? На обратном пути увезу… Девахи вскоре собрались и на вечерку ушли, а мы ужинать сели, хозяйка картошку на сковороде с моей стороны сметаной заправила, хлеб ко мне ближе пододвигает, у мужиков чай простой, а мой — молочком забеленный, все внимание — мне… А наутро поднялись — гремит у печи чугунами, не глядит ни на кого. После у Кузьмы дознался — покуда, значит, я вечером выходил к коням, сказал Никанор хозяйке, дескать, женатый тот мужик… Позавидовал, паразит, что меня припотчевали.

На обратном пути опять ночевали в этой деревне. Неподалеку от болота, верст, поди, двадцать от кромки всего. Придумал же кто-то название — Колбаса, оттого, видно, что растянулась одной улицей… Приехали к вечеру — гуляет Колбаса, то ли пасха, то ли еще праздник какой, забыл уже. К хозяйке, где прошлый раз останавливались, не завернули, заехали к другим, а там через малое время — застолье. Ну и нас тоже с собой… Мужики говорят — глянешься ты нам, Иван, оставайся в нашей деревне за бригадира, охлопочем, только согласие дай… А это, — на Дашу показывают, — жена твоя?

Нет, мол, попутчица.

— Ну так мы тебя на нашей колбасинской женим. Вон на том краю деревни две девки на выданье.

— Видал их, — отвечаю. — Не по мне.

— Тогда через два дома отсюда ближе невеста есть, пойдем глядеть.

Хотел сказать сразу, что женатый, а Кузьма ногой под столом толкает — молчи. Да и самому любопытно.

Пошли. А там девчонка еще молодешенька, залезла на печь и за занавескою спряталась. Покуда были в избе, так и не слезла.

Ну, мол, ежели эта не глянется, мы за тебя постарше сосватаем — Таисья по соседству живет, мужика ее прошлой зимой лесиной убило. Рукодельница, машинка швейная своя, какую хошь одежу сошьет.

— Да не надобно мне жениться, — говорю. — Женатый я, зачем обманывать?

Все равно, мол, оставайся у нас, бригадир нам нужон, и бабу свою после охлопочешь…