Нас было трое

Лезет в карман моих брюк и вытаскивает шоколадку. У меня в горле сохнет, а девчонка в этот момент спокойно отрывает хвостик от упаковки и швыряет в стоящую на обочине урну. Смачно откусывает батончик, а я, как ошалелый, пялюсь на прилипший к ее нижней губе кусочек мягкой вязкой карамели.

— Мы могли влипнуть по уши… — бормочу, мечтая слизнуть с ее губ эту сладость.

И жар приливает к голове от одной только этой мысли, а с телом творится совершенно непонятная ерунда. Живот каменеет, ниже все перехватывает почти до боли. В ушах начинает шуметь, дыхание учащается.

«Пожалуйста, только не сейчас. Не сейчас»…

Но, слава богу, Элли слишком сильно увлечена поеданием шоколадки, что не обращает на это внимания.

— Ерунда, — чавкает она.

— Нет, правда. — Неуклюже виляю по дороге, ступая осторожными мелкими шажками.

Она останавливается. Ее черные глаза впиваются в мое лицо.

— Да я взяла бы все на себя! Мы же братаны? Так? Не знаю, чего ты переживаешь… — Пожимает плечами. — И вообще, идея-то была моя!

Теперь она думает, что я трус, зануда и слабак. Вот же придурок! И надо было так облажаться?

«Нужно срочно исправлять ситуацию. Как?»

И чтобы отвлечь ее внимание от своего состояния, (а заодно и продемонстрировать силу), я ловким движением перехватываю из правой руки в левую тяжелую бутылку с газировкой и, приложив все усилия, кручу крышку.

Кххх-пшшшшш!!!

— Аа-а-а! — Визжит Элли, отскакивая назад.

Элли

Струя сладкой шипучки летит мне в лицо и на одежду, попадает в рот, в уши, залепляет глаза и оседает на волосах. Только и успеваю, что вскинуть в неожиданности руки и громко взвизгнуть, как липкая жидкость уже покрывает всю поверхность моего лица и тела.

Моргаю, плююсь, протираю тыльной стороной ладоней веки и, наконец, смотрю на виновника шипучего апокалипсиса: рыжий газировка-мэн стоит посреди дороги, выпучив глаза и вывалив челюсть. С его ресниц и мягких рыжих волос стекают пузыристые коричневые капли. Видок у парня такой, будто мамашка случайно застала его за неприличным занятием.

— П-прости… — бормочет, слизывая языком сладкие капли с поверхности над верхней губой.

А он милый. Жутко милый, неуклюжий и искренний в своей непосредственности.

— Ничего, — закусываю губу, глядя, как на его белой рубашке кляксами расползаются коричневые брызги, и понимаю, что больше не могу себя сдерживать.

Начинаю хохотать, как безумная. Показываю на него пальцем. И он тоже смеется. А потом я смотрю на свою испорченную одежду и тоже смеюсь. Мы не можем остановиться, ржем, цепляемся друг за друга и падаем от смеха прямо на дорогу.

Наконец, утерев слезы и успокоившись, идем прочь из жилого квартала через парк. Беру у него из рук бутылку и жадно выпиваю остатки приторной теплой газировки, которая никак не хочет лезть в горло, а затем говорю:

— Мать твоя тебя пришибет.

— А мне насрать, — хихикает он и, поймав мой взгляд, с серьезным видом прокашливается.

— Она тебя любит. — Говорю, поджав губы. Отхожу, швыряю пустую бутылку в мусорный бак, возвращаюсь и тяжело вздыхаю. — Хоть и двинутая, но любит. Сразу видно.

Мы сворачиваем на тропинку, ведущую к реке.

— А… твоя где? — Спрашивает парень.

— Моя… — Ускоряю шаг. — Где-то.

— Что это значит? — Звенит за спиной его голос.

И я решаюсь довериться. Все равно, у меня кроме этого мальчишки никого больше и нет.

— Папа отсудил у нее опеку. Это было много лет назад.

— И вы не видитесь?

Смотрю на него через плечо, впиваюсь глазами. Выражение лица у него такое наивное, детское, словно чувак живет и знать не знает ничего о боли.

— Нет.

Меня накрывает волной обиды, разочарования и тоски, что неизбежно несут с собой любые воспоминания о детстве.

— Это плохо. — Произносит Майкл.

И его это грустное «плохо» внезапно пробивается сквозь ярость, затуманившую мой разум, и заставляет довериться, смягчиться, спокойно выдохнуть.

— Наверное. — Соглашаюсь.

Мы идем сквозь высокую траву. С моих волос капает газировка, пальцы липнут друг к другу, верхние ресницы примерзают намертво к нижним. Но мне на удивление уютно и хорошо.

— Он не разрешает вам встречаться?

Горло сдавливают тиски огорчения.

— Раньше я так думала. — Дышать становится все труднее, словно кто-то выкачал весь кислород из воздуха, но я все равно это произношу: — Думаю, она сама не хочет меня видеть.

Всхлип рождается где-то глубоко в животе, поднимается вверх и чуть не продирается сквозь стиснутые зубы.

— Я долго винила отца. — Не узнаю собственный голос, таким он слышится сейчас писклявым и тонким. — Думала, что это он все испортил, разрушил семью и разлучил нас. Да я и сейчас продолжаю его в этом упрекать. Периодически. — Слезы раздирают глаза, жгут веки, щиплют в носу, но мне удается, наконец, сделать глубокий вдох. — Мне было девять или десять, когда я сбежала. Узнала адрес, пришла к ней.

На секунду у меня пропадает дар речи. Безумно тяжело переживать все это внутри себя снова и снова.

— Осторожнее, — Майкл подает мне руку.

Я хватаюсь за нее и перепрыгиваю через ручей. Вдали слышится шум реки, где-то в траве стрекочут сверчки. Ноги плывут по земле, не ощущая веса моего тела.