Нас не брали в плен. Исповедь политрука

Дивизией командовал участник Гражданской войны, дважды награжденный орденом Красного Знамени Клыков, но он был больным человеком, и всю работу по обучению частей дивизии вел Михаил Семенович Хозин. Еще молодой — моложе командиров полков дивизии, он был очень требовательным к подчиненным, не прощал малейших недостатков и промахов. Каждый его обход частей в то время кончался грозным приказом с взысканиями. Командиры полков были ростом под стать Хозину — рослые, крепкие и требовательные. Командиром батальона связи был Кожетев, тоже высокий, худощавый, с суровым взглядом человек.[3] Начальником штаба был Рыбин — человек очень деятельный и работящий. В 1939 году я его встретил уже в Хабаровске, в штабе 2-й Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии под командованием Конева.

Нашей ротой командовал Овсяников, а из командиров взводов я помню одногодичника Андреева: старательного, трудолюбивого командира. Старшиной в роте был Егоров, участник Гражданской войны и самый старший по возрасту среди нас. Заботливый, внимательный, везде поспевающий старшина очень хорошо помогал мне в работе.

Особое внимание тогда уделялось выработке физической выносливости личного состава — говорили, что это делается «по японской системе». Частые марши с полной выкладкой, последние пять километров — бросок в противогазе, а потом стрельба. Это было очень тяжело. Так нас тренировал командир стрелковой роты: молодых неопытных помполитов рот собрали на несколько дней, и он водил нас через песчаные перелески в жару, без отдыха. Втянуться в такую суровую жизнь стоило всем больших усилий: мы тяжело переносили эти марши и броски, выматывались так, что, почистив винтовку, едва ноги таскали. Только сознание, что мы политработники, заставляло нас преодолевать эту тяжелую физическую нагрузку. После таких маршей обмундирование пропитывалось солью. Нас тренировали на брусьях, турнике, на преодолении стенки, заставляли ходить «гусиным шагом» (для подготовки к парадам). Физически я не мог выполнять все нормативы подготовки, стрелял плохо. Через вспотевшие стекла противогаза при пониженном зрении я и мишени-то толком не видел! После такой «выучки» я вернулся в роту и с головой ушел в работу. С подъема и до отбоя я был в роте, а после — подготовка к политинформациям, политзанятиям. Засыпал я как убитый, а утром вставал до подъема.

Начальником школы младших командиров был Барышников, высокий, худой, довольно крикливый, а старшиной школы был Кандыбин (ему уже было лет за пятьдесят). Он был очень строг с курсантами и внимательно следил за чистотой портянок. Это тогда была особая статья заботы: натрет ноги курсант — значит, выходит из строя, а грязные портянки были первой причиной натирания мозолей. Дважды в день старшины делали осмотр портянок, а вечерами, в часы свободного времени, проводили стирку портянок. В озере и вблизи стирать запрещалось, тут стояли специальные предупредительные щиты с надписями. Каждая рота в своем тылу имела деревянные корыта с затычками для стирки портянок. Насколько это было важно, свидетельствовало появление начподива Сергеева в момент стирки портянок. Если он замечал серьезные недостатки, то вызывал политработников и давал им хороший нагоняй. Но я вместе со старшиной всегда контролировал стирку портянок.

Я постоянно не высыпался, вставал усталый, но вместе с ротой занимался физзарядкой, а немного погодя проводил политинформацию. В течение десяти минут надо было сжато и понятно, чтобы поняли неграмотные и малограмотные бойцы роты, рассказать о главных событиях. Все делалось по сигналу горниста: занятия, перерывы, обед, отдых, отбой, подъем. На мою первую политинформацию пришел комиссар батальона, я подал команду «смирно» и доложил; он послушал информацию и остался доволен. Политические занятия проводились в утренние часы, через день. Их проводили командиры взводов, и одна группа была моя. После политзанятий занимались общеобразовательной подготовкой. К этому делу я привлекал командиров взводов и всех грамотных младших командиров. Мы учили писать, читать, считать. Из двух сотен бойцов в роте неграмотных было 140 человек. Это были люди из глухих мест области, лесных районов. Были призывники, которые еще не видывали железной дороги, — одного призывника из Пошехоньско-Володарского района затаскивали в вагон силой.

Однажды ночью объявили боевую тревогу. Рота выстроилась с винтовками, противогазами и телефонным имуществом. С командиром роты мы проверяем строй, и вот стоит крепкий парень в трусах, без обмундирования и снаряжения, а у его ног стоит обитый железом сундучок с замком. «Я думал пожар, схватил свое имущество и выбежал». Заставили его открыть сундук — а в нем уложены пачки махорки. Бойцам (и курящим, и некурящим) каждый день давалось по пачке махорки — и он копил махорку для деда. Вот с такими красноармейцами и приходилось заниматься.