Нас никогда здесь не было

Знаете – может, устроившись там, в космосе, люди наконец-то начнут устраивать жизнь на Земле, Екатерина Павловна? Может, это движет вашим мечтателем? Кажется, ему больнее чем нам с вами, оттого он и бежит туда, в бесконечность и в безвоздушность, подальше отсюда…

ПЕШКОВА ЧУТЬ НЕ ПЛАЧЕТ, СЛЕГКА КАСАЕТСЯ РУКИ БАЙТУРСЫНОВА.

ПЕШКОВА:

Может быть, Ахмет, может быть.

БАЙТУРСЫНОВ:

А что Воронеж? Расскажите, если можно!

АХМЕТ БЕРЕТ ПАПИРОСУ, НЕ ТОРОПЯСЬ, ЗАКУРИВАЕТ.

ПЕШКОВА:

Воронеж… Воронеж…

ОНА НАЧИНАЕТ БЫСТРО ХОДИТЬ ПО КОМНАТЕ ТУДА-СЮДА И ГОВОРИТЬ ГОРЯЧО:

ПЕШКОВА:

Получили мы на почту Политкреста письмо из Воронежа. Подписано – О.М. И адресовано лично мне. Письмо гневное, сумбурное, обвиняющее меня в бездействии. Обидное письмо, весьма обидное. Человек писал изящными, хлесткими словами, словно бьющими меня по щекам. Очень талантливый человек! Даже гений! Он говорил, что был наказан незаслуженно, что он всего лишь поэт, а никакой не политик – ни эсер, ни меньшевик, ни троцкист – просто поэт, и потому, видите ли, не знал цену своего неосторожного слова! Ну что за дитя?! Не знать цену слова в наши времена – это подобно самоубийству! Он или глуп, или, наоборот, слишком умен… А, может, и ни того, и ни другого. Он – просто поэт. Поэт! Какое высокое предназначение! И какое мелочное, склочное письмо, обвиняющее меня в немыслимых грехах! Но он ведь прекрасно знает, что никакими полномочиями Политический Красный Крест не наделен! Мы – просто фикция! Мы – никто! Вот на ракету товарища Циолковского бы его – и в космос, этого О.М.!

ПЕШКОВА, РАССТРОЕННАЯ, САДИТСЯ НА СТУЛ, ОПЕРШИСЬ ЛОКТЯМИ О КОЛЕНИ. АХМЕТ ЕДВА УЛЫБАЕТСЯ.

БАЙТУРСЫНОВ:

На ракету, и в космос?! Какое завидное путешествие. Я бы сам не отказался.

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УСМЕХАЕТСЯ.

ПЕШКОВА:

Я бы тоже.

ПАУЗА.

БАЙТУРСЫНОВ:

Кто такой, этот О.М.?

ПЕШКОВА:

Кто он такой? Этот О.М. – действительно не с нашей планеты. Талантлив безумно. Спасти бы его. Но, к сожалению, О.М. обречен. ОН такое не прощает… Так вы не знаете поэта Мандельштама?

БАЙТУРСЫНОВ:

Так это он, этот загадочный О.М.? Имя слышал, но, к стыду своему, ни одной его строчки не читал – с русской культурой я на вы, товарищ Пешкова.

ПЕШКОВА:

Чего тут стыдится… Да и невелика птица, этот Мандельштам.

БАЙТУРСЫНОВ:

Невелика… Но ведь сделал нечто, крайне неугодное ЕМУ, как я понял из ваших слов.

ПЕШКОВА:

Сделал. Да. Многие оказываются в этих местах без всяких причин, но в его случае… Удивительно, что он еще жив, да и находится в более комфортных условиях, чем вы. Видимо, смилостивились над ним, как над убогим. До поры, до времени.

БАЙТУРСЫНОВ:

И в чем же он вас обвиняет конкретно? Вы же на самом деле бессильны, извините за такие слова…

ПЕШКОВА:

Все верно – бессильны, Ахмет. Обвиняет в том, что помогли недостаточно, что сидят они с женой там, в Воронеже без работы, голодают, чуть ли не побираются.

ВДРУГ ПЕШКОВА СМЕЕТСЯ.

ПЕШКОВА:

И через все его письмо сквозь строки проглядывает праведный гнев поэта, что его бедственное положение, видите ли, не соответствует его несомненному величию!

БАЙТУРСЫНОВ:

Возможно, так и есть.

ПЕШКОВА:

Вы правы – так и есть. Но таких, как он – тысячи! Тысячи невероятно умных, талантливых, удивительных личностей, испытывающих непомерные страдания… Вас всех не спасти, Ахмет! Никого из вас не спасти…

ПАУЗА.

БАЙТУРСЫНОВ:

Что же он все-таки сделал? Хотелось бы узнать, Екатерина Павловна.

ПОМЕДЛИВ, ПЕШКОВА БЕРЕТ КАРАНДАШ И ОТРЫВАЕТ ОТ ОДНОГО ИЗ СВЕРТКОВ КУСОК ГАЗЕТЫ. ОНА СМАЧИВАЕТ КОНЧИК КАРАНДАША ВО РТУ И ЧТО-ТО ПИШЕТ НА ЭТОМ КЛОЧКЕ. ПОТОМ ОТДАЕТ ЭТОТ КЛОЧОК АХМЕТУ. ТОТ ЧИТАЕТ. СНОВА ПАУЗА. АХМЕТ СМИНАЕТ ЭТОТ КУСОК ГАЗЕТЫ И СЖИГАЕТ ЕГО НАД ОГНЕМ КЕРОСИНКИ. БРОСАЕТ ГОРЯЩИЙ КОМОК БУМАГИ НА СТОЛ. ИХ ЛИЦА ОСВЕЩЕНЫ УГАСАЮЩИМ ОГНЕМ. ПЕШКОВА ВДРУГ ШЕПЧЕТ:

ПЕШКОВА:

Мы живем, под собою не чуя страны…

БАЙТУРСЫНОВ:

Мы живем, под собою не чуя страны…

ПЕШКОВА:

Мы живем, под собою не чуя страны…

БАЙТУРСЫНОВ:

Мы живем, под собою не чуя страны…

ОНИ ВТОРЯТ ЭХОМ ДРУГ ДРУГУ, ИХ ГОЛОСА ЕДВА ШЕЛЕСТЯТ ПРИ ТРЕСКЕ ОГНЯ В ПЕЧИ И ЗАВЫВАНИИ СНЕЖНОЙ МЕТЕЛИ ЗА ОКНОМ. БУМАГА ГАСНЕТ, ТЛЕЯ, И КЕРОСИНКА ЗАТУХАЕТ. СТАНОВИТСЯ СОВСЕМ ТЕМНО – ЛИШЬ ТУСКЛЫЙ СИНИЙ СВЕТ ИЗ ОКНА ДА КРАСНЫЙ ОГОНЕК В ПЕЧИ ГОРЯТ ПЯТНАМИ ПО ОБОИМ СТОРОНАМ СЦЕНЫ. В ТЕМНОТЕ ЗВУЧИТ ГОЛОС АХМЕТА:

БАЙТУРСЫНОВ:

Никого из нас не спасти.

ЗА ОКНОМ НЕИСТОВО ЗАЛАЯЛИ И ЗАВЫЛИ ЛАГЕРНЫЕ ПСЫ, А ПОТОМ СНОВА ЗАМОЛКЛИ. МЕТЕЛЬ ПРОДОЛЖАЕТ НАДРЫВАТЬСЯ, И ЗВУЧИТ В ТЕМНОТЕ ТРЕВОЖНАЯ, ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА.

СНОВА ЗАГОРАЕТСЯ КЕРОСИНКА. ПОСРЕДИ КОМНАТЫ НА ТАБУРЕТАХ ДРУГ ПРОТИВ ДРУГА СИДЯТ ПЕШКОВА И БАЙТУРСЫНОВ. ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УЖЕ ПЛОТНО ЗАСТЕГНУТА В ТУЛУП, У ЕЕ НОГ ЛЕЖИТ СОБРАННЫЙ ВЕЩМЕШОК. НА ПЛЕЧИ АХМЕТА НАКИНУТО ДЫРЯВОЕ ПОКРЫВАЛО. ЭТО – ПРОЩАНИЕ. ПЕШКОВА БЕРЕТ РУКИ АХМЕТА В СВОИ РУКИ.

ПЕШКОВА:

Ахмет. Так толком и не поговорили.

БАЙТУРСЫНОВ:

Так и не поговорили, Екатерина Павловна.

ПЕШКОВА:

Мне тоже не спастись, товарищ Байтурсынов.

БАЙТУРСЫНОВ:

Где-то там… Возможно где-то там мы с вами спасемся.

ПЕШКОВА:

Где-то там. Да. Но где? В бога я не верю…

БАЙТУРСЫНОВ:

Можете не верить, но где-то там нас ждут наши дети. Мои Аумат, Казихан. Ваш Максим.

ПЕШКОВА: