По экрану телевизора почти в полной темноте ползли странные точки. Иногда освещение улучшалось, и тогда можно было заметить холмы и какие-то строения, вроде бы даже дома. Вместо нормального звука слышалось сопение и отрывистая ругань. Удалось разобрать слово «Долинский». Поселок Долинский? Но это же почти Грозный!
— Вот он! Вот он! — раздался вдруг довольно отчетливый мужской голос. — Да вон — справа! Быстрей!
Камера подалась вправо — на дороге тускло блеснула бронетехника. В эфире переговаривались теперь двое.
— Да быстрее ты! Давай!!
— Щас! Помоги!
Камера опять дернулась, поймала какое-то темное пятно, первый голос удовлетворенно сказал: «Вот он!» Несколько совершенно невнятных реплик, возглас «Есть!» Темное пятно разбухает яркой вспышкой, вправо и вверх стремительно набирая скорость улетает маленький совсем нестрашный огонек, еще один. Камера стремительно дергается вправо, не успевает — шорохи и крики перекрывает взрыв.
— Есть! — орут в эфире два голоса. — Алл-ла!
На месте колонны пылает зарево.
На следующий день информационные агенства передадут: «12 декабря российские войска у поселка Долинский были обстреляны из установки «Град». В результате были убиты 6 и ранены 13 российских военнослужащих. Ответным огнем установка «Град» была уничтожена».
Шел второй день войны.
— Боря, ты спишь?
— Почти. А что?
— Опять будешь с телевизором болтать?
— Не знаю.… Ты против?
— Против. У меня другое предложение…
— Ира!
— Не нравится?
— Да при чем… нравится… еще как! А Славик?..
— Славик спит без задних ног. Боря, милый, мне страшно.… Обними меня!
— Ира! Ирочка…
Разговор
Никаких разговоров в эту ночь Борис не желал. Снилось сегодня что-то спокойное, приятное, родное, и сон был глубок и спокоен.
Видимо, недостаточно.
Телевизор влез в сон бесцеремонно, как хозяин.
Экран надвинулся, заполняя всю вселенную, посветлел, изображение обрело четкость, и глянули с него на Бориса единственные во всем мире сине-серые глаза. Ирина сидела на знакомой скамейке в сквере Лермонтова, скрытой с трех сторон тенистыми деревьями. Открытое легкое платье, летние босоножки, черные волосы.
Все как тогда — сто лет назад.
Поднялись густые ресницы, и Борис вздрогнул: столько тоски и боли было в любимых глазах.
— Боря, Боренька, — прошептала Ирина, — ты помнишь еще, как хорошо нам
«Что ты, родная, почему было? — хотел сказать Борис, но не смог: перехватило горло. — Почему «было»? И было, и есть, и будет».
Ира приложила палец к губам и одними глазами показала ему — смотри. Борис перевел взгляд: по крыше гостиницы Чайка летела бегущая строка. Что там было написано, разглядеть не удавалось: буквы сменялись слишком быстро, сливаясь в одну светящуюся полосу. Борис опять посмотрел на Иру, та прикрыла глаза, показывая — жди.
Наконец, буквы замедлили бег, и стало видно, что никакие это не буквы, а цифры.
1978… 1982… 1987…
Еще медленнее.
1989, 1990.
И, наконец, совсем медленно выползли ярко красные:
Ира широко распахнула глаза, кивнула Борису — вот!
По только что чистому небу поползли тучи, зашумел холодный ветер. Листья на деревьях стремительно пожелтели, пожухли. Ветер подхватил их и помчал куда-то далеко, в багровую темень. Через секунду вокруг качались на ветру только голые, обломанные ветки.
«Как же она там, в одном платье?» — подумал Борис.
Ира снова показала на бегущую строку, Борис глянул и обомлел: громадные красные буквы ползли медленно, ритмично, складываясь в чеканные строки:
Ира перевела взгляд на Бориса и медленно повторила, почти прошептала:
—
Ветер усилился, и у Бориса чуть не остановилось сердце: в черном водопаде отчетливо сверкали серебряные пряди.
Глава восьмая
До войны еще вечность
— Ира, ты знаешь, что у тебя глаза меняют цвет?
— Да ты что?
— Точно! То голубые, то серые, а сейчас, в темноте, почти синие.
— Ты прямо ведьму описываешь!
— Ведьмочку…
Борис наклонился, осторожно поцеловал левый глаз — затрепетали, щекоча губы, ресницы. Отстранился, подождал, пока ресницы дрогнули, начали раскрываться, и поцеловал правый глаз — для симметрии. Ира тихонько засмеялась.
— Что?
— Щекотно.
— Да? И мне тоже.