Нас предала Родина

«А ведь у Бориса тоже отметок нет, — подумала Ирина, и на глаза тут же навернулись слезы. — Что-то я часто плакать стала, а ведь раньше никогда».

Славик ударил кулаком по ручке топора и выдернул его из колоды. Вернул упрямое полено на колоду, широко размахнулся и опустил топор. Лезвие вошло в полено точно посередине.

— Иес! — крикнул Славик.

— Молодец, сыночка, — сказала Ирина. — Ловко!

— Это меня дядя Женя научил. А ты не верила! Теперь надо ее прямо об колоду долбануть — и все дела. Папа бы за десять минут все сделал.

Ирина поднялась, взяла у сына топор с насаженной на него деревяшкой и что есть силы хлопнула его об колоду. Полено легко раскололось пополам.

— Иес!

Борис. Грозный

Мужчина лежал на первом этаже у стены, в стороне от окон.

«Опять, — с некоторой досадой шевельнулось в голове. — Зачем они их приносят?»

Из всего происходящего вокруг больше всего Борис не понимал этого. Остальное, если не особо ковыряться, было понятно и даже по-своему логично.

Идет война, бессмысленная и непонятная война, которую руководство страны предпочитает называть «восстановлением конституционного порядка». Судя по выпускам радионовостей, которые они жадно ловили из нескольких сохранившихся приемников, восстановление идет по плану и скоро должно завершиться. Это можно было понять: за всю свою сознательную жизнь Борис привык, что родное государство лжет на каждом шагу. Это ясно.

«Незаконные вооруженные формирования» складывать оружия не собирались и противились выполнению плана изо всех сил. Это тоже понятно.

Часть бомбоубежища занимали эти самые формирования. Сами себя они называли иначе: исламский батальон. В убежище они заходили через отдельный вход, с гражданскими пересекались не часто и это Бориса вполне устраивало. Сколько «исламов» было в убежище, он тоже не знал и не стремился. Знал, что их базы тянулись до туннеля, дальше по слухам действовали другие. Точно знал, что «работают» боевики вахтовым методом, дня по три-четыре. Потом уезжают в Шали, и их место занимает другая смена.

Этого Борису было достаточно.

Все это было понятно и естественно укладывалось в новый, кажущейся таким бессмысленным, миропорядок.

Немного напрягшись, можно было понять даже любимое развлечение «исламов» — выскочить днем из убежища и дать в воздух несколько очередей. Через пару минут за Сунжей начинали глухо бухать минометы, и воздух звенел от разрыва мин. Боевики к тому времени уже сидели под землей: наверное, им было смешно. Что делалось наверху, кого зацепило миной, их не интересовало. Как говорили в детстве: «Кто не спрятался — я не отвечаю».

Впрочем, отношения с невольными соседями были скорее неплохими. Они даже продукты иногда подбрасывали — муку, сахар. Понятное дело, что в первую очередь старались поддержать своих, чеченцев. А те делились с остальными.

Это тоже было понятно.

Но зачем они приносили раненых?

В рейды боевики уходили небольшими группами, по четыре-пять человек. Так же и возвращались, причем, чаще всего под обстрелом.

Зачем им лишняя ноша?

Зачем уменьшать маневренность группы, когда каждый лишний шаг, каждое лишнее мгновение могут стать последними? Особенно, если раненый не твой товарищ, а просто грозненец. К тому же — русский.

Зачем?

Тем не менее — приносили. Заносили на первый этаж и укладывали на пол, в наиболее безопасное место, подальше от окон. Там они и лежали до утра, пока их кто-нибудь не замечал.

К тому времени они были уже не ранеными. Они были мертвыми.

За все время до утра дожила лишь одна женщина, раненая в ногу. Она прожила потом еще целых два дня.

Остальные не дотягивали и до утра. А если бы и дожили? Чем им можно было помочь — разве что перебинтовать?

Чеченцев боевики относили к себе. У них были и врачи, и медикаменты. По слухам их потом переправляли в Шали.

Борис отодвинул остановившегося впереди грузного мужчину с ведрами, подошел к раненому. Тот лежал лицом вверх, приоткрыв беззубый рот. На подбородке запеклась кровь. Борис сел на корточки, приложил руку к шее, пытаясь нащупать пульс.

— Что? — спросил сзади Аланбек.

Борис отнял руку от холодной, как грозненский январь, шеи мужчины и закрыл ему глаза.

Ирина. Саратов

Ирина поставила на печку кастрюлю с картошкой и села на кровать. От печки шел сухой жар, вверху уже было тепло. Ничего, скоро прогреется и внизу, жаль только пол всегда остается холодным.

Все-таки она научилась справляться с печкой. Хотя поначалу казалось, что этого не будет никогда. Русская печь поддаваться городской жительнице не желала и наказывала за любую ошибку. То дрова прогорят слишком быстро, то погасит огонь уголь, то дым вместо трубы пойдет в комнату. Мучение, а не печка.

Теперь, слава богу, Ирина приноровилась, и особых проблем нет. Не газ, конечно, и не центральное отопление, но ничего — жить можно.

— Мам! Не слышишь?

Ирина оторвала взгляд от раскаленного круга под кастрюлей, повернулась к сыну.

— Я тебе кричу, кричу, — голос у Славика возбужденный, обиженный. — Задачка не получается. Поможешь?

— Задачка? — неуверенно повторила Ирина. — Ну давай.