Нас там нет

А у нас неподалеку был узбекский дом, полный женихов. И каких! Они все были врачи снизу доверху: от гинеколога до зубного. Они были вообще-то бухарские евреи, но члены партии, стесняющиеся своего дикого неевропейского прошлого. Их мамаша и моя бабушка зачастили с чаепитиями, убеждая друг друга, что они интернационалисты. Так оно и было. Приехала племянница, зашел румяный доктор, взял ее под ручку, и они отправились на прогулку. В двенадцать ночи привел назад, сдал на руки. Бабушка устроила девушке ласковый допрос шепотом на кухне, и подслушать не удалось.

Знаю я эти таинственные разговоры! Они моего любимого Военного Доктора пытались захомутать толстой старой тетке! Я это непростительно помню и слежу, чтобы опять его в сети не заманивали. Но о нем в этот раз не говорили в силу юного возраста жертвы.

Там еще два брата были, а у племянницы — две сестры подрастали, в общем, как в сказках про принцесс. Так что главное было — начать хорошо и гладко, остальные уже легче подтянутся.

В общем, приезжала девушка, шили ей наряды, напяливали на нее бабушкины брошечки, караулили с балкона, пока назад не приведут, как овечку в стойло. Потом жених туда ездил, в город Ленинабад, и жаловался, как там не асфальтировано.

Старушки вцепились в парочку зубами. Наша красавица-блондинка, личико как с фарфоровых статуэток, но бесприданница, а бухарская семья — о, у них было… И не только двадцать одеял по обычаям, золота навалом, но и бежевый автомобиль, телевизор, пылесос, занавески про запас.

«У них нормальный дом, с книгами, письменным столом и зеленой лампой, они культурные люди в несколько поколений, не обремененные обычаями», — на это напирала бабушка в письмах к матери невесты.

Но когда дело дошло до свадьбы, оказалось, что отсталые в вопросах интернационализма бабушка и дедушка жениха желают еврейку! Их никто не спрашивал поначалу, но они прибыли из Бухары и всполошились. Поэтому нашу немочку срочно отправили к раввину. Она посовещалась с ним наедине и вышла из комнаты уже почти еврейкой. Осталось дело за малым: помыться ей в специальной бане и сбрить немного волос со лба. Это чисто символически, уговаривали испуганную немецкую мать. Ох, не зря она пугалась.

Раввиниха ее чуть-чуть царапнула случайно, и полилась со лба жертвоприносительная кровь.

Публично. Тетки со всех сторон заверещали, мать жениха потребовала прекратить: «Вы мне тут своим мракобесием девочку урежете!» Невеста упорствовала: «Вы сказали? Все! Режьте-брейте дальше». Мол, сейчас полноценная еврейка буду, чтоб старикам спокойно в могилу сойти. Подтерли девушке кровь, смазали йодом и повели венчаться.

У них сложилось хорошо, только ей пришлось немного потолстеть на мужний вкус. В общем, так: когда у них уже родилась первая дочка, подоспели остальные сестры, их без труда повыдали за оставшихся братьев.

Их теперь много, их дети живут в разных странах и собираются у родителей в Израиле.

Злобный летописец

Если для жизни нужен злобный летописец, чтобы уравновесить слюни «ах, как мы жили, плясали-обнимались», так это я.

Я помню обидные слова, склоки теток во дворе, драки мужиков, уличных хулиганов с ножичками. И если детские бои можно объяснить нелепостью и недоумством, то взрослое зло из детства кажется неизбежным и пугающим.

Вот жили, делили хлеб, да, но уголь некоторые соседи воровали у других соседей.

А с ними приходилось здороваться.

— А твой папка у нас уголь из подвала украл!

— Нет, это не он, не он!

Что говорили и делали взрослые злого и плохого, отложилось в памяти вместе с подаренным персиком и утешением.

— А жиды скрытные, прикидываются, что нищие, а у самих золото в штанах спрятано.

— А узбеки ослиную мочу пьют.

— А падла из убщажития на моего заглядует, повыдеру косы.

— Вы уберете свое белье с балкона, или я его скину?

— Шо ты лузгаешь с окна, на меня летит!

— Ишь, все у ней новая: и туфели, и хахели.

— Да он отсидел и опять сядет.

Среди особенностей взрослого поведения наблюдалось:

Радостно утешали и злобились чужой радости.

Обиды выкрикивались постепенно, на пару сезонов назад.

Самые сильные подозрения падали на военное время, которое еще было недалеко, каких-то пятнадцать лет прошло.

Обманутого презирали, обманщиком иной раз восхищались и тайно завидовали ему.

Бога поминали больше как бессильного, мол, все видит, а толку-то. Или как некоторое несветлое будущее, мол, накажет, если что.

В милиционеров не сильно верили, не потому, что плохи, а потому как кто ж ему даст справедливость совершить?

Верхние были страшны, они владели миром, им и Бог был не помеха.

И это только словесное.

А сколько было намеков, глазовращений, подмигиваний.

Рук, мимолетно сующих в карманы незаметные сверточки и бумажки.

Утром на базаре накрывали тряпкой тело, окровавленная борода торчала вверх.

Вечерний стук в калитку, сдавленный крик.

И вырастать в эту липкую паутину подспудности не очень-то и хотелось.

Ламентации по поводу реальности бытия

Жить каждый день — это совершенно лишнее.