- Лили... – Она уже, оказывается, прилично отстала. Вроде и быстро двигалась, а все равно как на месте стоит. – Лили! Ты идешь?
Обрела голос.
- Там поет кто-то... – Вот только сейчас и поняла, что поет.
- Где?
- Там... – махнула рукой в темноту раскинувшейся пустоши. – Поет. Ты не слышишь?
- Поет? На таком ветру?
Мама замерла, настороженно вглядываясь во мрак. Песни ее пугали! Песни воды... Мама их так называла. Самой до сих пор не доводилось... А мама перед смертью отца все время их слышала.
- Я ничего не слышу. Почудилось тебе...
Значит, не вода это. Да и от моря клятого они ушли вроде. Только вот звучит же...
- Не почудилось! Вот опять поет! Слышишь?
- Нет... – тряхнула головой. Капюшон скользнул вниз, ветер волосы растрепал. Такая прекрасная! Или ужасная... Почти Медуза Горгона. – Пойдем отсюда. Верно, ши шалят!
- Под Рождество?
- Все сейчас перепуталось. Даже воздух звенит от напряжения – все чего-то ждут. Великого перелома... – Странно, мама заговорила ну прямо как профессор Дамблдор. Непривычно было в начале года без его речи. – Все ведут себя не так...
- Ты это про себя?
Спросила и испугалась! Не надо было!
Мамины глаза...
- И про себя тоже. Давай уже пойдем!
- Я тоже веду себя не так?
- Ты пытаешься понять...
И снова против ветра. К огонькам. А из пустоши вслед песня. Звучит. Наполняет...
- Всё поют? – мама обернулась на тропинке, ведущей с холма вниз. – Ты их слышишь?
- Уже нет! – соврала. Не трудно, оказывается. Совсем. – Я про себя пою папину песню.
И точно! Как раньше об этом не подумала?
- Папину? – мама заметно вздрогнула, будто холодный ветер все же сумел и ее пробрать до костей. Даже капюшон опять опустила. – Какую?
- Как раз про ши... Мне даже казалось, что все слова позабыла...
Запела – очень тихо... Голос дрожит. И ветер этот треклятый!
В темноте парадным строем
Звезды ходят надо мною,
Как заправские вояки,
Ходят маршем, а собаки
Деревеньки нашей тихой
Ночью воют – кличут лихо.
Заливаются слезами
Ши с зелеными глазами
И с глазами цвета вишни...
Что-то будет, раз их слышно!
Баньши чешет длинный волос,
Не молчит – стенает в голос,
Манит тонкою рукою...
И окутана тоскою
Темнота вокруг деревни.
Лишь мотив певучий древний
Все звучит, не умолкая,
Душу грешную пугая.
Страх поглубже спрячу в сердце,
Подопру поленом дверцу:
Пусть за стенами ярится
Ночь – неведомая птица.
Утром солнце ярким светом
Пропоет добра победу!
*
- Тихо, Энгус! Сидеть!
За спиной отчаянное блеяние.
В жизни такого не видела. Огромный, черный как ночь, шерсть клоками до земли весит. И рога витые.
- Да тихо ты! Поздновато вас принесло, нечего сказать. Эк бедолагу Энгуса напугали…
- Извините, мистер МакКиннон.
- Ладно, чего уж тут.
Большая фигура заслоняет проход. Холодный ветер треплет красно-зеленую… нет, не юбку, Мэгги учила, что нельзя говорить «юбка», шотландцы на это страшно обижаются… как же ее?..
- Входите, что ли, чего под дверью торчать.
- Спасибо, мистер МакКиннон.
Посторонился.
До чего же высокий! Плечи – косая сажень. Волосы густые, темно-медные. Борода лопатой. Кое-где только серебряная ниточка затерялась. А глаза – знакомые. Серые.
- А ты, стало быть, Лили.
- Да…
- Что ж. Добро пожаловать. Энгус, да угомонись уже там! Свои это… Побери ши!
Отчаянное блеяние стихло за тяжелой деревянной дверью.
В прихожей – холод и полумрак. На стене – раскидистые оленьи рога. Дальше, совсем в темноте, ступеньки наверх. Что-то напоминает. Словно бывала уже в этом доме. Или в другом – похожем…
- Эк ты вымокла. Давай-ка снимай плащ да ступай на кухню к огню.
- Я…
Воспоминание само пришло. Старенький домишко в пригороде Лондона, тесная комнатка, жар очага, чай крепкий, как виски. Лицо в шрамах, рыжие волосы…
- Мистер МакКиннон…
- И ты тоже, красавица, не стой как неродная. Давайте, давайте, пока насморк не прохватил или похуже чего… Мэгги! Мэгги, тролль дери, где тебя носит!
Мама даже вздрогнула.
- Мистер МакКиннон, может быть… не стоит беспокоить…
- А! Чего ей сделается! Мэгги!
- Если мы не вовремя…
- Вовремя, не вовремя… Не Шармбатон у нас тут, чай. Мэгги!
Дрожащий свет лампы пробежал от верхней площадки. Вниз, по стене – взглянули из мрака старинные лица портретов, блеснул острием палаш – и все ближе. И в нем узнала серые глаза, веснушчатый нос, короткие темно-медные вихры.
- Дедушка, что…
Голос знакомый. Как был в Хогвартсе и потом, на Гриммо… И все-таки – другой.
- Что, что! Не видишь, гости у нас! Живо на стол собери!
- Мистер МакКиннон, право же…
- Шевелись, нечего ворон считать! Сейчас ужинать будем!
В кухне – свет и жар от камина. И сама не заметила, как в руке оказалась дымящаяся кружка. Чай крепкий, как виски.
Взглянула украдкой.
Темно-медные вихры отросли немного – мягкими волнами лежат. Уже не мальчишка-подросток. Женщина. Движения, походка – другие. Наверное, потому что…
- Мэгги, милая… ты… эм…
- Я очень рада, что вы приехали, Селена.
Улыбка скользнула и пропала.
Странно, но лицо – не бледное, не худое. Румянец даже.
Вот только в глазах…
- А раз рада, так и нечего столбом стоять! Ужин сам не разогреется!
- Мистер Мак…
На плите что-то звякнуло, и поплыл густой запах мяса.
- Уже почти все готово, дедушка.