— В истории русской литературы конца XIX — начала ХХ веков фамилия Крандиевский была широко известна. Писательница Анастасия Романовна Крандиевская (1865–1938 гг., урождённая Тархова), создательница популистских повестей о страдальцах-шахтёрах или лирических интеллигентах-неудачниках, печаталась в крупных журналах той эпохи.
Её муж, Василий Афанасьевич Крандиевский, оставил о себе память как издатель брошюр и книг для народа. Их дочь, Наталья Васильевна Крандиевская, поэтесса, «надменнейшая из дев» (цитирую её строки), одна из жён А. Н. Толстого, обладала чарующей красотой. Её стихи ценили многие герольды символизма.
В начале 1960-х я несколько раз встречался с родственницей этой семьи, художницей Еленой Крандиевской. Именно она поведала мне затейливую историю своей русской фамилии французского происхождения.
Тем не менее между семейством Крандиевых моего романа и историческими Крандиевскими нет ни какой бы то ни было связи, ни родства. Эта фамилия привлекла меня по той причине, что она превосходно символизировала русско-французские скитания моих персонажей.
— Знатокам живописи первой русской эмиграции известен художник Пётр Вычегжанин, работавший под псевдонимом Пьер Ино. Кроме того, «ваш» Иннов является автором литературного произведения «Повесть о пустяках». Книга с таким названием была выпущена Юрием (Жоржем) Анненковым, ещё одним художником русской эмиграции. В биографии вашего героя распознаются и некоторые другие подробности биографии Анненкова. Насколько эти художники могут считаться прототипами Жоржа Иннова?
— Художник Пьер Ино (1909–1989) был приёмным сыном знаменитого художника Сергея Чехонина. Он оказался в Париже в 1918 году; насколько мне известно, в тридцатые годы Ино покинул Францию и поселился в США. О нем с большой похвалой отзывался Юрий Анненков.
К сожалению, мне неизвестна его живопись. Современные словари русского искусства обходят его молчанием; мне никогда не попадались его картины — ни на выставках, ни на аукционах. Никакого влияния на мою книгу он не оказал. Меня скорее привлекло его имя, которое заставило вспомнить знаменитую бутаду Нерваля, написавшего под своим портретом: «Je suis l’autre»1.
Я думаю, что под этой фразой подписались бы многие художники, читающие отзывы своих современников, похвальные или хулительные. Поскольку глубокое понимание артистического щедевра зачастую столь же редко, как и сам шедевр.
Хотя тень Юрия Анненкова и проносится иронически в этой книге, автор был далёк от намерения воссоздать его портрет. Я высоко ценю Анненкова не только как живописца, графика, но и как прозаика (по этой причине я позволил себе совершить невинный плагиат и приписать «Повесть о пустяках» своему героическому персонажу).
И всё же он не более чем вдохновитель образа Жоржа Иннова, но отнюдь не его прародитель, еще менее — прототип. Жизнь Юрия Анненкова ничем не напоминает существования прóклятого художника, каким является мой творец-мученик.
Анненков справедливо пользовался во французских художественных кругах репутацией талантливого графика, никогда не подвергался остракизму со стороны красных, багровых или розовых искусствоведов, трудился на театральном и кинематографическом поприщах с большим успехом и, как ни досадно это признавать, особой политической щепетильностью не отличался.
В сущности, у него не было ничего общего с непримиримым артистом моей книги, одновременно и жертвой своей эпохи, и её победителем, хотя и
— Недоброжелатели Иннова обвиняют его, среди прочего, в коллаборационизме — как выясняется, несправедливо. В романе есть история, рассказанная близко знавшим Иннова человеком, о том, как тот, страхуясь от немилости французских послевоенных властей, прогуливается по парижской Гранд-Опера в компании высокопоставленных представителей советского Генштаба. Какова доля вымысла в этом эпизоде?
— Появление просоветского эмигранта в обществе советских генералов — бродячий сюжет в эмигрантской среде послевоенного времени.
Для одних он иллюстрировал откровенное предательство возвращенцев, для других служил доказательством необратимой перемены советского режима.