Нас ждет Севастополь

Игнатюк сел на снарядный ящик, посмотрел на стол и покачал головой.

— Чай пьете. Ну и ну… Как в пословице говорится: что касается вина, то они пили воду. Или водка надоела?

Глушецкий и Уральцев переглянулись, на лицах обоих показалась чуть заметная ироническая усмешка, но ни один не ответил Игнатюку.

Игнатюк не обратил на это внимания, только поджал тонкие губы, словно принюхиваясь, и уже строго заговорил:

— Человек, который проявил трусость, — предатель родины. Согласны вы с этим?

— Святая истина, — подтвердил Уральцев, невольно усмехнувшись.

Игнатюк был горазд изрекать прописные истины.

— А человек, который неизвестно что делал несколько часов за передним краем, внушает еще большее подозрение. Таким путем ваш Зайцев совершил одно явное преступление и подозревается в другом, еще более тяжком.

— Второе непонятно, — сказал Уральцев.

Снисходительно улыбнувшись краем губ, Игнатюк укоризненно покачал головой.

— А еще разведчики… Должны догадаться.

Уральцев повернулся к Глушецкому.

— Ты понял?

— Догадался. Думаю, что ерундовина.

Игнатюк закурил, несколько мгновений молчал, пуская кольца дыма в потолок, потом изрек тоном, не допускающим возражения:

— Зайцева надо отправить туда, куда следует. Могу отвести его сам и доложить.

— А что там будут делать с ним? — полюбопытствовал Уральцев.

— Займутся беседой, — усмехнулся Игнатюк. — Есть подозрение, что за эти часы, проведенные за передним краем, он запродался немцам.

Уральцев рассмеялся. Глушецкий нахмурился и передернул плечами.

— Не смешно, — сердито заметил Игнатюк.

— Не смешно, — согласился Уральцев, согнав с лица улыбку. — Не смешно, а грустно. Сверхподозрительность не украшает человека, она делает его глупым. Вы, товарищ капитан, изрекли глупость.

Игнатюк резко встал и сдвинул брови.

— Вы забываетесь. Я старше вас по званию и не позволю оскорблять себя нижестоящему…

— Ах, выходит, я нижестоящий. Вот если был бы вышестоящий тогда мог бы… Не так ли?

— У меня нет желания разводить с вами дискуссию. Распорядитесь о Зайцеве.

— У нас свои соображения, — сказал Уральцев.

Темные колючие глаза Игнатюка еще более потемнели.

— Как это понимать? Неподчинение?

— Вы тоже забываетесь, капитан, — не выдержал Глушецкий. — Ни я, ни замполит не находимся в вашем подчинении, и вы не имеете права приказывать нам. За личный состав отвечаю я и мой заместитель по политчасти, а не вы.

— Вон как вы заговорили, — удивленно вскинул брови Игнатюк. — Нездоровые разговорчики.

— Зайцева будут судить товарищи, — сказал Уральцев.

Он не сказал Игнатюку, что вопрос уже согласован с начальником политотдела и с командиром бригады. После того как Уральцев доложил начальнику политотдела о происшествии и своих мыслях, тот позвонил Громову и внес предложение отдать Зайцева на суд разведчиков. Громов согласился. Пусть Игнатюк сунется к ним с кляузой. Можно представить, с какой физиономией выскочит он от командира бригады.

Морща нос, Игнатюк язвительно заметил:

— Демократию вздумали разводить.

— А почему вы с таким пренебрежением говорите о демократии, — возмутился Уральцев. — Демократия лежит в основе советского строя.

Игнатюк досадливо отмахнулся:

— Бросьте, замполит, поучать.

Он шагнул к двери, но у порога повернулся к Уральцеву, настораживающе поднял палец и с угрозой бросил:

— Ты допрыгаешься.

На лице Уральцева не дрогнул ни один мускул, он только поднял руку и воскликнул:

— Минуточку, капитан. Есть разговор один. Совсем было запамятовал. Касается вас лично.

Капитан вернулся, сел на ящик. Уральцев мигнул Глушецкому, и тот кивнул в знак того, что понял.

— Мне надо отлучиться, — сказал Глушецкий и вышел из блиндажа.

Уральцев сел напротив Игнатюка и сказал:

— На днях я пойду с группой разведчиков за «языком». Поскольку вы сомневались в моих боевых качествах, я попросил командира бригады, чтобы со мной пошли вы. Он дал согласие. Так что — готовьтесь.

Игнатюк вскочил:

— Была нужда… У меня своих дел хватает…

— Одно другому не мешает. Да вы садитесь.

Игнатюк сел и настороженно посмотрел на несколько необычное выражение лица замполита. Уральцеву хотелось говорить спокойно, не выдавая своих чувств. Но внутри его все бурлило от гнева, от желания ударить по ехидному носу капитана, и помимо его воли это в какой-то степени отразилось на лице. Все же Уральцев заставил себя улыбнуться и с невинным видом спросить:

— Трусите, капитан?

— Я никогда не трушу, когда дело идет об интересах государства, — сухо заявил Игнатюк. — Но надо считаться с целесообразностью.