Нас ждет Севастополь

— Помню. Носы у вас одинаковые, курносые.

— Вот, вот. Пока я раздумывал, девушка исчезла за углом дома. Хотел побежать за ней, да с двухпудовым мешком не больно побежишь. А оставить мешок не решился. Девушку догнать догнал бы, а к мешку тем временем ноги могли бы приделать.

— Окликнуть ее следовало.

— Постеснялся. А вдруг не она…

— Ну и что из того? Тюфяк же ты, Кирилл!

— Стесняюсь с другими. Только с одной и был посмелее. Забывать было начал ее, а со вчерашнего дня вновь вижу ее перед собой. Ругаю теперь себя, почему волынил тогда, когда пришлись друг другу по душе. Расписались бы — и делу конец. Поехала бы к моим родителям за Волгу как законная жена, а война кончилась бы — и я к ней. Стеснялся предложить ей пойти в загс…

— Ой, тюфяк…

Матрос Бабаев стучал костяшками домино и ворчал:

— Зачем медяшку драить? На войне не до чистоплюйства. Война и чистота — вместе не живут.

— Служба, браток, — с убеждением заявил акустик Румянцев. — Дома ты как хочешь, а на флоте как велят. И брось обсуждать распоряжение командира, а то попросим списать с корабля.

— За что? — поднял тот брови.

— За то, что морскую службу не знаешь.

Наливайко вздохнул:

— Мне каждый день надо стирать. В моем камбузе не развернешься, обязательно чем-нибудь плеснет. После войны я, пожалуй, смогу выступать в цирке. Стоя на натянутом канате, буду разжигать примус, жарить яичницу и кипятить чай. Это куда легче, чем разжигать примус, когда катер танцует на волнах.

Дюжев хлопнул его по плечу:

— Верно, Кирилл. Ты кок-виртуоз. Ответь только на вопрос: почему жареная рыба в воде выглядит хуже, чем в масле?

Глаза-пуговички Наливайко непонимающе уставились на рулевого. Но Наливайко быстро сообразил, что Степан по своей привычке собирается разыграть его, и сам перешел в атаку:

— Вопрос нетрудный, отвечу. Только сначала ответь ты на мой вопрос.

— Валяй, Кирюша.

— Сильна водка, человека с ног валит. Но что сильнее водки и всего прочего?

Дюжев пренебрежительно усмехнулся:

— Детский вопрос. Сон, конечно.

— А что сильнее сна?

— Есть и сильнее? — поразился Дюжев.

— Есть, стало быть.

Дюжев растерянно развел руками:

— Не знаю. Скажи.

— Злая жена.

— Это почему же?

— Злая жена спать не дает.

Дюжев расхохотался.

— Здорово, Кирюша! Запомним. Обвел ты меня.

— Запомни, Степа. А то скоро женатиком будешь, знать это надо. Вдруг твоя Надя…

— Она не такая жена будет.

— Девки все хороши, а откуда, скажи на милость, злые жены появляются?

— Цыц на тебя, — с притворным испугом замахал на него Дюжев.

5

Стемнело. Катер малым ходом ходил в заданном квадрате.

Новосельцев поднялся на мостик и сменил помощника.

— Отдыхайте пока, — сказал он. — Не забудьте, кстати, побриться.

Помощник удивленно глянул на командира, машинально потрогал щеку и, ощутив щетину, пробормотал:

— Надо же.

Вторая ночь прошла так же спокойно, как и первая, если не считать болтанки, которая всех утомила.

В полдень катер вернулся на базу. А через два часа Новосельцева вызвали в штаб.

— Будете сопровождать транспорт в Туапсе, — заявил Корягин будничным голосом и чуть приподнял полусонные веки. — Оттуда отконвоируете транспорт с грузом.

Новосельцев повторил приказание, а про себя подумал: «На отдых рассчитывать не приходится. Работенки катерникам хватает».

Через сутки катер вернулся в Геленджик, а спустя несколько часов его опять отправили в дозор.

Море было по-зимнему неспокойно. Волны казались черными и маслянистыми, как взбаламученный мазут. Холодный ветер гнал по небу отяжелевшие свинцовые тучи, срывал с гребней волн водяную пыль и осыпал ею палубу, клеенчатые плащи стоявших на вахте матросов. Брызги слепили глаза, больно били лицо, ледяные капли скатывались за воротник.

Но глаза нельзя закрыть, лицо невозможно отвернуть — в такую погоду, когда трудно разобрать, где кончается море и начинается небо, дозорный корабль должен особенно бдительно нести вахту.

Новосельцев всю ночь простоял на мостике, поеживаясь от холода. Глаза его воспалились от соленой воды, а губы потрескались. Когда наступил рассвет, к мостику подошел боцман. Его пышные усы обвисли, и с них капала вода.

— Не появятся в такую погоду фашисты, — как бы между прочим заметил он.

Стоявший у штурвала Дюжев повернул в его сторону посиневшее лицо с красными глазами под припухшими веками и с ухмылкой сказал:

— Кисло им сейчас.

— А тебе не кисло? — криво усмехнулся боцман.

— И мне, — сознался рулевой, притопывая ногами, и добавил плутовато: — Но мне привычно, я сын рыбака…

Осмотрев в бинокль море, Новосельцев сказал боцману:

— Буди помощника. Пусть кок принесет мне в каюту горячего чаю.

Через несколько минут Новосельцев сидел в своей каюте и пил чай. Напившись, он сменил мокрое нижнее белье и лег на койку. Заснул сразу, несмотря на сильную качку.

Через два часа он проснулся. Качка стала меньше. Надев шапку и кожаный реглан, он вышел из каюты.