Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране

За мотоциклистами показались колонны демонстрантов по 10–12 человек в ряд, в подавляющем большинстве молодежь – юноши и девушки вместе. Плакаты, лозунги, на бумаге и фанерном листе с одной палкой, растянутые на белом полотне, которые несут за две палки. Бросилось в глаза умелое и продуманное изготовление плакатов и лозунгов, вплоть до дырок в полотнищах против ветра. Содержание: «за свободу», «долой правительство», «свободу политическим заключенным» и портреты, портреты… портреты одного и того же лица – белая, седая брода, нахмуренные мощные брови, сверлящий взгляд, черная чалма.

– Кто это? – спрашивает один иранец у другого.

Оба также попали в пробку, остановились, вышли из машины, стоят, смотрят на невиданное зрелище, опершись локтями на дверцы автомобиля.

– Наверно, Хомейни, – отвечает другой.

А вот уже и сильно увеличенные фотопортреты Хомейни, увитые живыми цветами.

Это, конечно, открытый вызов властям. Как они будут реагировать? Полицейские и солдаты в грузовиках нервно перебирают руками винтовки, автоматы, косятся по сторонам.

Надо как-то выбираться из этой пробки. Решаем подать назад. Но внезапно сзади – гул мотоциклов: молодые ребята на фыркающих, трещащих машинах, подпрыгивая по газонам, переходным дорожкам, так сказать, с тыла присоединяются к колоннам на площади. Мы оказываемся как бы в центре демонстрантов. Их можно хорошо разглядеть. Это – молодежь с исключительно серьезными лицами людей, сознательно выполняющих свой долг. Даже с какой-то печатью торжественной озабоченности. Таких лиц у иранцев я ранее, откровенно говоря, не видел.

Демонстранты машут в такт руками, выкрикивая лозунги, какие – не слышно, адресуясь как бы к солдатам и полицейским – ведь они здесь, на этой площади, представляют собой власть и в конечном счете шаха. Что думают обо всем этом другие иранцы, те, которые в военной и полицейской форме? По виду они вроде бы безучастны. А демонстрация все более бурная, зрелище захватывающее, но… мы все вовлекаемся в нее помимо нашей воли. Кое-где видно, что офицеры вступают в перебранку с демонстрантами. На нас уже бросают косые недружелюбные взгляды. Надо все-таки выбираться из этой гудящей толпы.

Обнаруживаем, что так уже сумели поступить водители автомашин, стоявших сзади нас. Сейчас в тылу вроде бы пусто. Пользуемся случаем, даем задний ход по газонам и левой стороне дороги. Бурлящий Шахъяд, где уже все сильнее накаляются страсти, быстро удаляется. Проехали дорогой, ведущей на Кередж, к северной автостраде, огибающей Тегеран, а оттуда спустились на юг, к посольству. По пути грузовики с солдатами, в боевой форме, с автоматическими винтовками ждут указаний, посматривают на юг.

Ночь на 8 сентября оказалась тревожной. В продолжение массовых демонстраций, в одну из которых – крупнейшую – мы случайно попали, как с корабля на бал, произошли вооруженные стычки – солдаты открыли огонь, начались разгромы кинотеатров, банков, возникли пожары. Все это в южной, бедной части города, где базар и много мечетей. Мы расположены недалеко от этого района. Гулкие выстрелы – то одиночные, то вроде бы беспорядочная пальба – были слышны всю ночь.

Пятница, 8 сентября, оказалась впоследствии исторической, кровавой. Она вошла в историю Ирана, как 9 января 1905 года в России, – массовым расстрелом безоружной демонстрации. Только не зимой на снегу перед царским дворцом в Петербурге, а жарким днем позднего лета, на асфальте площади Жале на юге Тегерана. Район был оцеплен войсками. Залпы, слышные и у нас, разрывали воздух. Были убиты тысячи людей. Но кто их тогда считал? Это был акт зверского устрашения со стороны армейского командования.

Вслед за этим было объявлено о введении военного положения, установлен комендантский час с 9 вечера до 5 часов утра в Тегеране и 11 городах.

Итак, власть отдана военным. Что это – признак силы или слабости шаха? Скорее, второе. Это его последний шанс. Это уже не политические средства, чтобы справиться с оппозицией, это применение кулака в политическом и государственном центре монархии, в самом Тегеране.

«Либерализация» политической жизни, о которой так много разглагольствовал шах, просуществовала недолго.

По наклонной плоскости

На следующий день после расстрела на площади Жале в меджлисе – буря в стакане воды. Почтенные депутаты дружно критикуют все правительства: предыдущие, до него, все другие. В печати сообщения об арестах по обвинению в коррупции и подстрекательстве к беспорядкам. Ну а премьер-министр в меджлисе обвиняет опять во всем… «коммунистов». Боятся, значит, правители раскрыть правду о причинах волнений, даже забывают, что их утверждения о действиях «коммунистов» противоречат совсем недавним их же утверждениям, что коммунистического движения в Иране нет.