Наш человек в Гаване

— Не болтай чепухи. И я пока не разорился. Еще не совсем. Надеюсь, что не совсем. Милли, что ты купила?

— Пойдем покажу.

Они пошли к ней в спальню. На кровати лежало седло; на стене, куда она вбила несколько гвоздей (отломав при этом каблук от своих лучших вечерних туфель), висели уздечка и мундштук. Канделябры были увиты поводьями, посреди туалета красовался хлыст. Уормолд спросил упавшим голосом:

— А где лошадь?

Он так и ждал, что лошадь выйдет сейчас из ванной.

— В конюшне, недалеко от Загородного клуба. Угадай, как ее зовут.

— Как я могу угадать?

— Серафина. Разве это не перст божий?

— Но, Милли, я не могу себе позволить…

— Тебе не надо платить за нее сразу. Она — гнедая.

— Какое мне дело до ее масти?

— Она записана в племенную книгу. От Санта Тересы и Фердинанда Кастильского. Она бы стоила вдвое дороже, если бы не повредила себе бабку, прыгая через барьер. С ней ничего особенного не случилось, но вскочила какая-то шишка, и ее теперь нельзя выставлять.

— Пусть она стоит четверть своей цены. Дела идут очень туго, Милли.

— Я ведь тебе объяснила, что сразу платить не надо. Можно выплачивать несколько лет.

— Она успеет сдохнуть, а я все еще буду за нее платить.

— Серафина куда живучее автомобиля. Она, наверно, проживет дольше тебя.

— Но, Милли, послушай, тебе придется ездить в конюшню, не говоря уже о том, что за конюшню тоже полагается платить…

— Я обо всем договорилась с капитаном Сегурой. Он назначил мне самую маленькую плату. Хотел устроить конюшню совсем даром, но я знала, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась.

— Какой еще капитан Сегура?

— Начальник полиции в Ведадо.

— Господи, откуда ты его знаешь?

— Ну, он часто меня подвозит домой на машине.

— А матери-настоятельнице это известно?

Милли чопорно ответила:

— У каждого человека должна быть своя личная жизнь.

— Послушай, Милли, я не могу позволить себе лошадь, ты не можешь позволить себе всякие эти… уздечки. Придется отдать все обратно… И я не позволю, чтобы тебя катал капитан Сегура! — добавил он с яростью.

— Не волнуйся. Он до меня еще и пальцем не дотронулся, — сказала Милли. — Сидит за рулем и поет грустные мексиканские песни. О цветах и о смерти. И одну — о быке.

— Милли, я не разрешаю! Я скажу матери-настоятельнице, обещай, что ты…

Он видел, как под темными бровями в зеленовато-янтарных глазах собираются слезы. Уормолд почувствовал, что его охватывает паника: точно так смотрела на него жена в тот знойный октябрьский день, когда шесть лет жизни оборвались на полуслове. Он спросил:

— Ты что, влюбилась в этого капитана Сегуру?

Две слезы как-то очень изящно погнались друг за другом по округлой щеке и заблестели, точно сбруя, висевшая на стене; это было ее оружие.

— Да ну его к дьяволу, этого капитана Сегуру, — сказала Милли. — Мне он не нужен. Мне нужна только Серафина. Она такая стройная, послушная, все это говорят.

— Милли, деточка, ты же знаешь, если бы я мог…

— Ах, я знала, что ты так мне скажешь. Знала в глубине души. Я прочитала две новены [5], но они не помогли. А я так старалась. Я не думала ни о чем земном, пока их читала. Никогда больше не буду верить в эти новены. Никогда! Никогда!

Ее голос гулко звучал в комнате, как у ворона Эдгара По. Сам Уормолд был человек неверующий, но ему очень не хотелось каким-нибудь неловким поступком убить ее веру. Сейчас он чувствовал страшную ответственность: в любой момент она может отречься от господа бога. Клятвы, которые он когда-то давал, воскресли, чтобы его обезоружить.

Он сказал:

— Прости меня, Милли…

— Я выстояла две лишние обедни.

Она возлагала на его плечи все бремя своего разочарования в вековой, испытанной ворожбе. Легко говорить, что детям ничего не стоит заплакать, но если вы — отец, разве можно глядеть на это так же хладнокровно, как глядит учительница или гувернантка? Кто знает, а вдруг у ребенка настает такая минута, когда весь мир начинает выглядеть совсем по-иному, как лицо, которое искажается гримасой, когда пробьет роковой час?

— Милли, я тебе обещаю, если в будущем году я смогу… Послушай, Милли, оставь пока у себя седло и все эти штуки…

— Кому нужно седло без лошади? И я уже сказала капитану Сегуре…

— К черту капитана Сегуру! Что ты ему сказала?

— Я ему сказала, что стоит мне попросить у тебя Серафину и ты мне ее подаришь. Я ему сказала, что ты такой замечательный! Про молитвы я ему не говорила.

— Сколько она стоит?

— Триста песо.

— Ах, Милли, Милли… — Ему оставалось только сдаться. — За конюшню тебе придется платить из твоих карманных денег.

— Конечно! — Она поцеловала его в ухо. — С будущего месяца, хорошо?

Они оба отлично знали, что этого никогда не будет. Она сказала:

— Вот видишь, они все-таки помогли, мои новены. Завтра начну опять, чтобы дела у тебя пошли как следует. Интересно, какой святой подойдет для этого лучше всего?

— Я слыхал, что святой Иуда — покровитель неудачников, — сказал Уормолд.

3