Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц?

Для Маргарет, ограниченной пребыванием в четырех стенах своей квартиры, этот визит стал событием и для нее было так огорчительно, что Вилли отнесся к этой новости с таким безразличием. Ей хотелось выговориться, но они перестали понимать друг друга, особенно, когда дело касалось политики.

Вилли продолжал с аппетитом есть не замечая, что у жены начало портится настроение.

— В конце концов от нас ничего не зависит, — примирительно сказал он.

— Зачем ты притворяешься? — сердито спросила Маргарет, и ее некрасивое лицо, стало еще более неприятным. — Всех ты осуждаешь, каждого, кто способен откликнуться на призывы власти, ты считаешь дураками! Ты просто не способен понять, что у людей могут быть свои симпатии и антипатии, наконец, просто убеждения!

Ей становилось все труднее с ним ладить, особенно, когда речь заходила о нацистах. Конечно, среди нацистских лозунгов много нелепых и возмутительных: она сама не всегда их принимала. Но когда Маргарет начинала, спорить с мужем, она назло ему старалась защищать нацистскую партию. Скрытое презрение, с которым Вилли оценивал политику нацистов, лишь усиливало ее раздражение и побуждало ему противоречить.

— Хорошо, — сегодня он явно не был настроен спорить, — если ты так хочешь, если тебе неприятно, я буду положительно относиться ко всему, что они вытворяют. А теперь давай займемся рыбой, — неторопливо размяв несколько оставшихся картофелин, он добавил, — я понимаю, Маргарет, что тебе многое не по сердцу и ты ищешь какой-нибудь выход. Я целые дни пропадаю на работе, постоянно общаюсь с людьми и хотя от этого ничего не меняется, все-таки какое-то утешение это дает. Ты же целые дни проводишь в этой квартире и никого, кроме соседей, да лавочников, ты не видишь. Тебе даже поговорить толком не с кем. Ну давай все же перейдем к картошке с рыбой, — и он наклонился над своей тарелкой.

Маргарет поняла, что эти слова — своего рода извинение, ласковая и неловкая попытка хоть как-то утешить ее. Критикуя нацистов, Вилли не думал ее обижать; многое из того, что он говорит, вероятно, соответствует истине. Но дух противоречия, сидящий в ней, не позволял уступить и открыто примириться.

Вилли посмотрел на жену и улыбнулся: в его лице появилось что-то задорное, мальчишеское.

Маргарет вышла на кухню и через минуту подала слоеный пирог с яблоками и взбитыми сливками.

— Вилли, тебе пора уже заказать новый костюм. Твой никуда не годится: локти блестят. Ведь ты бываешь в обществе.

— Если уж покупать, то наверное, лучше купить что-то для тебя.

— Глупости, — сказала Маргарит, — у меня есть все необходимое. А твой костюм просто неприличен. Завтра же зайди к тому портному, который шил тебе костюм летом тридцать четвертого, когда я уезжала.

— Ты так считаешь? И какой выбрать цвет?

— Мне нравится темно-серый, — сказала Маргарет. — Темно-серый? — задумчиво повторил Вилли. — Ну что ж, завтра пойду заказывать.

На следующий день, однако, он направился на квартиру Люси.

— Рада вас видеть, — приветливо встретила она его.

Вилли спокойно, по хозяйски уселся, точно старый знакомый, достал из кармана свои записки, и начал диктовать. Иногда ему не сразу удавалось находить точные и нужные слова. Тогда он останавливался, советовался с ней, как лучше сформулировать фразу.

«Гитлер созвал освещение, на котором присутствовали генералы фон Бломберг, фон Фрич, адмирал Эрих Редер и министр иностранных дел фон Нейрат, — диктовал Вилли. — Генералы сопоставляли простые, на первый взгляд вещи: на востоке Россия с ее огромной территорией и ста семидесятимиллионным населением, с огромным расстоянием от границы до Москвы; на западе — Франция — с 40 миллионами населения и с Парижем, уже видевшим пруссаков. Для немцев второй противник более заманчивый. Выбор казался несложным, особенно теперь, когда испанская история показала нежелание Франции сопротивляться…»

«A разве в «Майн кампф» рукою Гитлера не было написано, подумал Вилли, — что начинать нужно со слабейшего? Разве не об этом говорили Бломбергу Гитлер и Гесс, когда речь заходила об Австрии? То-то и оно!»

Он вернулся к диктовке продолжил: «Гитлер вкратце изложил им свои планы в отношении Австрии. «При необходимости, — сказал фюрер, — австрийская проблема должна быть решена силой в течение трех-четырех месяцев». Однако, Бломберг и Фрич стали резко возражать, ссылаясь на неготовность армии. «Армия будет делать то, что я ей скажу, — кричал фюрер после ухода генералов. Он убедился, что фон Фрича нельзя было «заговорить», как это произошло с балканскими лидерами, с доктором Гвидо Шмидтом или сэром Невиллом Гендерсоном. Фюрер просил Геринга взять дело в свои руки. «Я сломаю сопротивление, — заявил Геринг, — и, если потребуется, возьму на себя командование рейхсвером».