Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц?

Вилли поднялся и начал расхаживать по тесной комнате, заполняя ее собой. Люси понимала, что говорит он не с ней, а с самим собой; казалось, что ее присутствие ему было необходимо, чтобы точнее изложить свои мысли. А он, во время короткий пауз, ожидая, пока она закончит печатать очередной абзац, думал о другом. Последнее время его постоянно преследовала мысль: что происходит в Советской России?

— Новую информацию постараюсь принести на следующей неделе, — обещал Вилли, собираясь уходить. Уже в дверях он спросил: — Посещает ли вашу квартиру еще кто-нибудь, кроме меня? Дело в том, что блоклейтеры[37] внимательно наблюдают за поведением жителей своего квартала и о всех подозрительных информируют гестапо. У всех немцев сейчас воспитывается чувство подозрительности и недоверия особенно к иностранцам. Ведь они зарятся на покой и спокойствие арийской расы, — закончил он с иронией.

— Меня изредка посещает моя приятельница, пожилая женщина. Я сама из квартиры вечером выхожу только тогда, когда необходимо дальше передать ваши материалы. Днем я изредка посещаю библиотеку, — объяснила Люси.

— Видите ли, фройлен, — продолжил Леман, — обстановка сейчас в Берлине такова, что приходится быть внимательным и осторожным. С такими материалами, как у меня, хочется работать с людьми, которым полностью доверяешь.

— Я очень осторожна, — просто сказала она.

На следующий день, работая, общаясь с сослуживцами, Вилли заметил, что его мысли, помимо его воли, стали постоянно возвращаться к Люси. Он почувствовал, что она возбуждает его и вызывает у него желание, ему захотелось, что бы она принадлежала ему душой и телом. «Спрашивается, ну зачем она мне нужна? — уже не раз задавался он вопросом. — Обыкновенная молодая женщина, каких в Берлине тысячи. Хорошо, пусть ее лоб упрямее, чем у остальных, а глаза живее. В конце концов у меня есть Флорентина, которая со своими формами выглядит гораздо соблазнительней, чем эта барышня. Что за дурацкие мысли лезут мне в голову! Мне пятьдесят три года, а голова неотступно занята этой женщиной, словно я юнга! Нет, что-то в ней есть такое, что и словами не выразишь. Приятно, например, смотреть на изгиб ее шеи под узлом волос, на нежную линию ее затылка». Он вспомнил, что когда диктуя, ходил по комнате у нее за спиной, он едва удерживался, чтобы не погладить эту нежную, чуть покрытую пушком шею.

Не без внутреннего волнения он шел на очередную встречу. Люси встретила его как обычно. Спокойная, скромно одетая, деловито поставила машинку на стол и приготовилась печатать.

Вилли начал диктовать, несколько раздраженным голосом, ощущая недовольство самим собою, и ею, тогда как Люси внимательно его слушала и невозмутимо стучала на своей машинке. И вдруг Вилли почувствовал, что туман стал рассеиваться, и у него возникла даже мысль: неужели это та самая женщина, о которой он так часто думал все эти дни?

Однако ее равнодушие все-таки его задевало и он не выдержав, прервал диктовку:

— Нет, сегодня что-то не получается, — сказал он с досадой. — Видимо, я так торопился, что сейчас и сам не могу разобрать свои каракули.

Люси остановилась и пока он говорил, с вежливым и безразличным видом смотрела перед собой, давая понять: она всего лишь исполнитель, ее задача помочь обработать материалы и передать их дальше. Остальное ее не касается.

Он опять начал ходить по комнате и вдруг, неожиданно для себя, заговорил совсем не о том, о чем должен был говорить.

— Как это печально, что вы так замкнуты — сказал он. — Сейчас так редко можно встретить человека, с которым можешь доверительно обо всем поговорить. Задача моя нелегкая, приходится работать в обстановке, когда на каждом шагу ощущаешь опасность. Вначале мне казалось, что вы понимаете меня и сочувствуете мне. Но сегодня вы другая… Я понимаю, наша работа предъявляет определенные требования, нужна строгая дисциплина, осторожность…

Сознание Люси не противилось этим доводам и ею медленно начало овладевать то сладостное, хмельное оцепенение, которое она испытывала первый раз, когда работала с ним. Видимо, в ней что-то изменилось, потому что он почувствовал, что нашел верный тон и между ними опять возникла та внутренняя связь, которая так воодушевляла его на первых встречах. Слова опять легко стали складываться в фразы, и они продолжили работу.

Люси догадывалась, что происходит с Вилли и ей самой тоже хотелось бы открыться ему, но в ее отношении примешивалось так много недоверия и горечи, что ей мучительно хотелось кому-нибудь поведать о своем смятении. Сабрина, ее старая подруга, когда дело коснется смутного соблазна, который, как она полагала, несет в себе Вилли, наверняка не найдет ничего лучшего, чем начать неуместно шутить или, в лучшем случае, резко критиковать. А сейчас так хочется поддержки и утешения.