Наш добрый друг

Немцы били по проселочной дороге из минометов. Густые облака пыли веером вздымались над полем. Мы основательно проголодались и с нетерпением ожидали прибытия нашего доброго кормильца, но, видно, этот огонь его задержит надолго, а может и повернуть обратно. Подумав о старшине, вспомнили о голоде. Ни у кого не осталось и сухаря. Все, что имели, вернее, что осталось от неприкосновенного запаса, отдали Джульке. Но для нее, видно, этого было недостаточно. Она никак не могла насытиться.

Прижавшись к стенке траншеи, ребята следили за частыми разрывами мин и снарядов, за фонтанами земли, вздымающимися позади нас, на дороге, в поле. И никто уже не сомневался, что это фрицы встретили такой музыкой нашего старшину и, возможно, подносчиков патронов.

Мы теперь думали только о старшине. Жалели его. Как невероятно трудно приходится ему! Сто смертей переживает, пока пробивается к нам. Столько опасностей сопровождает его каждый раз! Каждому из нас тяжело. Смерть все время подстерегает. Но ему, Михасю, кажется, во сто крат тяжелее. Мы находимся как-никак в укрытии, и матушка-земля нас заслоняет от опасности, а он, старшина Михась, пробирается к нам открытым полем, и любой паршивенький осколок может для него оказаться последним. Но он сам вызвался готовить и носить нам пищу. Он не боится опасности. Где сложнее – там Михась. Ребята в шутку его назвали многостаночником. Он отлично действует противотанковым ружьем, пулеметом, а вот теперь…

Хотя каждый из нас не прочь позубоскалить, подшутить над старшиной, высмеять его рыжеватые усы, торчащие, как у кота, большую круглую, как тыква, лысоватую голову, которая скорее подходила бы ученому человеку, нежели обыкновенному бывшему кооператору из Минска, но все же мы его искренне любили и даже прощали ему чрезмерную подчас строгость и другие слабости, привычки.

Хоть бы скорее добрался он к нам живым и невредимым!

Время шло. Сумерки все более сгущались. Казалось, что Михась не рискнет полезть к нам под таким сосредоточенным огнем. Как обидно! Ведь он был так близко. Мы уже улавливали сладостный запах горячего борща, жареного мяса, щекочущий аромат крепкого чая. Опять доведется нам тут сидеть и клацать зубами.

Снова близится тревожная ночь. Каждый из нас стоял на своем посту – кто у пулеметов, кто с противотанковыми ружьями, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда шла стрельба.

Напряжение нарастало.

Ребята снова погрузились в свои солдатские думы и заботы. Час назад только на какое-то время отвлеклись мы от войны, опасности, тревог, и причиной тому была Джулька. Из-за нее каждый вспомнил мирные дни, свои гражданские профессии, подумал о послевоенных планах и замыслах.

Тревога, овладевшая нами из-за сильного вражеского обстрела дороги, ведущей к нашим позициям, длилась, однако, недолго.

Джулька, прижавшаяся к брустверу траншеи, вдруг засуетилась, насторожилась, стала ворчать, нервничать. Она уставилась в противоположную сторону, туда, где рвались мины, хотела было броситься туда, залаять, но мы ее придержали.

Но собака все же не переставала напряженно вглядываться в ту сторону и вела себя беспокойно.

Обратили и мы свои взоры туда же, стараясь разглядеть, кого Джулька там увидела, почему так насторожилась.

И через несколько минут отчетливо услышали сквозь ночную мглу негромкий звон термосов, посуды, частое сопение человека, тихую ругань, знакомый голос.

Старшина добирается к нам! Вот какой человек. Дождались-таки! Донесся знакомый свист ночной птицы – это нам сигналит Михась Зинкевич, наш дорогой кормилец. Он притащил нам еду!

И необычная радость охватила всех.

Ну и молодчина! Таки прорвался сквозь этот бешеный огонь!

Мы^; уже видели ползущего к нашей траншее Михася, навьюченного термосом, сумками. Он то и дело останавливался и, осматриваясь по сторонам, продолжал ползти.

Все очень обрадовались, но Джулька не была с этим усатым человеком знакома и порывалась залаять, броситься на него. Но ее успокоили, уложили на место, прикрикнули – свои, мол!

Да, только этого нам теперь не хватало, чтобы она вдруг залаяла или еще того хуже – бросилась на такого долгожданного и желанного гостя!

Человек приближался к траншее, и в глазах у нас посветлело. Вот он, долгожданный наш друг. Почти два дня без малого его нетерпеливо ждали, изголодались, измучились. И вот наконец…

В траншею ввалился невысокого роста, коренастый, запыхавшийся человек, с длинными торчащими усами, насквозь промокший, в каске, сдвинутой на затылок.

Он, возможно, с первой минуты мог показаться суровым, даже мрачноватым, но это только с первой минуты.

Тяжело вздохнув, вытерев рукавом гимнастерки мокрую голову и обросшее рыжеватой щетиной лицо, он выругался в адрес трижды проклятых фрицев, которые сопровождали его таким страшным огнем, снял с себя термос, сумки, наполненные всяким съестным добром, автомат и воскликнул:

– Что, ребятушки, заждались кормильца? Коли ваша ласка, то извиняйте. Сами видели, какой сабантуй пруссаки учинили. Думал – хана! Но, слава богу, выкарабкался… А ну-ка, подавайте котелки, гостинцы вам притащил…