— Всем всё понятно? Довести до рабочих, завтра жду плакаты и венки. Можете разойтись. — Павел Федорович поставил задачи, но я никак не мог взять в толк насчет себя, поэтому, толкаясь, выпуская людей из кабинета, я просочился к столу директора.
— Здравствуйте, Павел Федорович, — взглянул я на Дерунова.
— Явился наконец. Тебя тоже касается. Берешь своих…
— Кого? — удивился я.
— Ну, Горина своего подтолкни, чтобы людей оповестил, завтра у нас состоится траурное мероприятие.
Я обернулся посмотреть, все ли вышли, и убедившись, что за последним закрылись двери, спросил наконец:
— По кому, Павел Федорович?
Директор взлетел со своего места и отчитал меня.
— Залез в свою деревню, ничего не знаешь, а должен! Вчера вечером скончался Михаил Андреевич Суслов, не успели отправить соболезнования, как следующая новость, скоропостижно, от тяжелой болезни… Николай Викторович Подгорный.
Я охренел. Больше и сказать нечего. Я всё сразу понял. Что скрывается за скоропостижностью, мне известно лучше кого-либо. Перед праздниками я звонил Железному Шурику и поздравил, тот же в ответной речи пожелал мне встретить Новый год с хорошими новостями. Это типа, я радоваться должен? Не, ну стариков убирать было нужно, и я даже догадывался, что кое-кто из них отправится на покой не совсем от старости или болезни, но чтобы так, да еще сразу двоих! Надо звонить, срочно. Стоп, а что мне скажут по телефону? А ничего. Могут еще и послать куда-нибудь подальше. Ай да комсомольцы, ай да сукины дети. Что же они затеяли? Ведь после первой же встречи меня мучил только один вопрос. Как? Да, я рассказал о будущем нужным людям. Да, они вроде как согласились действовать. Но меня терзал один и тот же вопрос, как они смогут пробиться во власть, когда в ЦК не только их люди? Они же не смогут взять большинство на пленуме, который скорее всего состоится в срочном порядке не сегодня, так завтра, они же не у власти, как они надеются пробиться?
Почти в одиннадцать часов вечера вновь зазвонил телефон.
— Нужен срочный разговор, когда сможешь приехать? — без приветствия спросили меня.
— Завтра вечером выеду, утром буду, — ответил я в трубку.
— Сразу ко мне, адрес знаешь! — трубка запищала.
— Фигасе каша заварилась…
— Точнее, — Катя с легким укором взглянула на меня, — ты заварил.
— Может, и так, может, и так, — пробормотал я.
Все эти панихиды, поминки, митинги, как я все это не люблю, кто бы знал, а? Три часа на морозе, хоть и небольшом, топтались, слушали речи и морщились, тяжело. А люди реально соболезновали. Они ведь не знают, кто есть кто, каким человеком был умерший, что реально сделал для страны, а сколько НЕ ДАВАЛ делать, эх, да и не надо это знать народу.
После всех мероприятий помчался на вокзал за билетом, Катя решила не ездить, поеду один. Были только плацкартные, но не страшно, переживу. Супруга собрала и долго причитала, умоляя не влезать в криминал. Обещал, а сам думал, что поздно пить боржоми, уже залез. Причем этот криминал не идет в сравнение с моими шалостями здесь, в Рыбинске.
Дорога оказалась легкой, в этот раз я тупо спал всю ночь, а утром проснулся под разговоры попутчиков. Оделся, выпил чаю, а спустя полчаса поезд остановился, и я сошел на перрон. Блин, надо было попросить встретить меня, было бы проще, а так добирайся как хочешь! Попробуй поймай такси у вокзала, когда поезд только пришел, желающих много. Все же повезло, ехали втроем, таксисты берут попутных, в одиночку тут редко когда ездят. Москва была в трауре, это ощущалось, едва вылез на Кутузовском проспекте. Флаги спущены, людей, что всегда наполняют улицы столицы, почти нет. Москву еще не засыпают реагентами, как в будущем, поэтому она красивее сейчас, чем была грязной осенью, но все равно мне Рыбинск как-то милее. Здесь, в этом страшном, насквозь пропитанном властью городе буквально пахло какой-то казенщиной.
— Наконец-то! — открыл мне дверь хозяин квартиры. Ну как хозяин, это не его квартира, снятая для встреч на подставное лицо.
Приняв у меня пальто и повесив, показав тапки, хозяин проводил меня в комнату. Никого более тут не было, хотя я был готов увидеть кого-либо еще.
— Как тебе результат? — смело начал Шелепин.
— Уверены, что здесь чисто? — сомневаясь, спросил я.
— Абсолютно. Володя проверил, — кивнул Железный Шурик. Сейчас, мне казалось, я понимаю, почему он получил такое прозвище. Взгляд такой… хочется выполнить все и сразу, если прикажет.
— Зачем я понадобился?
— Препарат сработал идеально. Две недели болезни и никаких следов яда, просто идеально.
— Александр Николаевич, ну вы же не собираетесь убрать все Политбюро? — всерьез спросил я.
— Зачем? — в свою очередь спросил Шелепин. — Я выдвинул кандидатуры Романова и Машерова в ЦК, кто надо, проголосует так, как ему скажут. Дальше нюансы.
— А я всю голову сломал, как вы один справитесь в ЦК!
— Мешали по большому счету четверо, остался один, кто-то с нами, кто-то выжидает.
— Как один? Вроде у нас похороны не троих были? — удивился я.
— А один просто пропал, — улыбнулся какой-то хищной, злобной улыбкой Шурик.
— Кто именно?