Наш дом стоит у моря

Пришла, значит, бабка, остановилась вместе с нами у пятачка. Одета в черный салоп, в руках пустая плетеная корзинка. Вы когда-нибудь бабу-ягу в кино видели? Ну так вот, Жоркина бабка — вылитая копия. И даже чуточку пострашнее: у нее еще вдобавок лиловый шрам через всю щеку. Жорка как-то объяснил нам, что шрам этот бабка его в молодости приобрела, когда рыбачила вместе с дедом. Была она еще к тому же глуха на оба уха.

Но Жорка любил свою бабку. И когда встречал кого-либо из друзей на улице, обязательно успокаивал: «Ты ее не бойся, не бойся. Ты не смотри, что она такая… ягастая… У нее зато характер Золушкин. Ну, поздоровайся. Не бойся…»

Концерт был в самом разгаре. Дирижер, извиваясь всем своим тощим телом, без устали молотил руками по воздуху, и желтый мешочек у него под подбородком трепыхался из стороны в сторону.

Постояла бабка с минуту, глядя на дирижера, и вдруг сочувственно произнесла:

— Ишь дергается родёмый. Щё твой сарган на крюке… Тьфу, окаянный! Прости меня, господи, — чертыхнулась бабка, перекрестилась и ушла. Жорку тоже с собой увела: — Нечего тебе на энто безобразие очи пялить…

Мы, конечно, слышали бабкины слова. И в самом деле, как же это мы раньше не замечали, что дирижер этот вылитый сарган? Есть у нас в Черном море рыба такая. Формой на змею похожа.

Мы присели на мраморный бордюрчик фонтана.

— А извивается, извивается как! — сказал Соловей. — Глядите, ребя, точь-в-точь как сарган, когда его крючком за брюхо подцепишь и тащишь из воды.

Ленька мой не выдержал и крикнул:

— Сарганчик!

Сарган, занятый своим делом, не обернулся. И потом, он ведь не знал еще, как его окрестила Мамалыгина бабка.

Прослышали об этом прозвище и другие ребята, приходившие в горсад взглянуть на чудо-рыбу, трепыхавшуюся на пятачке. И каждый раз, когда ребят собиралось достаточно много, Ленька обходил всех, шептался с мальчишками, потом поднимал руки и хлопал в ладоши:

— Ну-ка, ребя: раз-два-три.

— Сар-ган! Сар-ган! — оглушительно рявкала толпа.

И Сарган вздрагивал, будто его дубиной огрели промеж лопаток. Теперь-то он уже знал о прозвище.

Музыканты путались, играли вразнобой. Сарган, изогнувшись дугой через перила, лаял на своем языке, и на помощь к нему, расстегивая на ходу ремни, бежали от Дерибасовской полицаи.

— Полундра-а! — Мы рассыпались по кустам горсада.

Однажды Ленька сказал нам:

— Ох, и повертится, братцы, у нас Сарган в воскресенье. Слушайте, что я придумал…

Банка из-под свиной тушенки стояла в заброшенном углу Толяшиной голубятни. Красного сурика в ней осталась самая малость, он покрылся толстой пыльной пленкой. Ленька ткнул пальцем в пленку, и, когда вытащил его, палец лишь наполовину был покрыт краской. Да, сурика было маловато. Но все же этого вполне хватило, чтобы Ленька в субботу, когда еще не наступил комендантский час, взобрался в сумерках на белый шиферный навес пятачка в горсаду и вывел на нем кистью три пятиконечные красные звезды.

Я, Соловей и Мамалыга стояли на страже в кустах. Если невдалеке проходил кто-нибудь, мы подавали Леньке условный сигнал — Соловей щелкал языком, — и Ленька замирал на белом шифере большой темной птицей.

А в воскресенье была потеха.

Вокруг пятачка постепенно собирался народ. Мы стояли в толпе и смотрели на нашу работу. Звездочки блестели что надо. И хотя Сарган со своей джаз-бандой уже поднял грохот на всю округу (в воскресенье они начинали раньше обычного), раненые фрицы не разбрелись по горсаду, а толпились вокруг пятачка. Я понял, почему они не разбрелись. У меня от гордости за наши звездочки мурашки пошли по спине.

А Сарган, конечно, думал, что это на его концерт собралась такая толпа. Сарган старался изо всех сил и не видел, что над самой головой у него горят три яркие пурпурные звездочки.

— Шуруй, Сарган! — подбадривали его из толпы. — Шевели плавниками, Сарган!

И он еще долго ничего не мог понять, когда толстый эсэсовец в черной форме стащил вдруг его с пятачка и заорал, брызгая слюной ему прямо в лицо, тыча пальцами на крышу. Сарган хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на горячий песок, таращил глаза на звезды и никак не мог понять, откуда они появились. Наконец Саргану удалось вырваться. Он крикнул что-то музыкантам не своим, сиплым голосом.

Прибежали с Дерибасовской полицаи. Толпа возле пятачка поредела. Раненые фрицы тоже отступили. Но не в дальние аллеи, а на скамейки тут же, у фонтана.

Мы стояли в кустах и наблюдали, как музыканты неуклюже карабкаются по столбам, подпирающим навес, как скользят они своими густо смазанными сапогами, срываются. Куда им до моего Леньки. Ну разве так лазают!

Наконец двое забрались на крышу и принялись соскабливать наши звездочки своими бляхами, так как под руками у них ничего более подходящего не оказалось.

Но сурик (а ведь это был не простой сурик) за ночь окончательно высох — стал, как говорят в таких случаях матросы, и музыканты без толку скребли по нему своими бляхами: звездочки не исчезали. Тогда эсэсовец гаркнул на своего шофера. Тот рысью через газоны побежал на Дерибасовскую и через минуту вернулся с канистрой бензина.