Наш китайский бизнес

Зяма тогда начала догадываться не только о существовании подобного тайного склепа — она поняла, что в нем хватит места для новых и новых жен Синей Бороды. В то время истеблишмент еще заигрывал с «русской» интеллигенцией, еще трепал ее по щечке, хотя запуганная телефонными и муниципальными счетами интеллигенция уже вовсю шуровала шваброй, где только могла. И Зяма шуровала. Муж ее еще не сдал непременный экзамен на разрешение работать врачом. Они не то что голодали, нет, конечно, но — боялись голодать.

Вот в эти-то дни в их съемной квартире раздался телефонный звонок.

Незнакомый голос, одновременно грубоватый и неуверенный, осведомился — не она ли выступала вчера в радиопередаче на темы культуры? Услышав, что — да-да, она, неизвестный спросил:

— Вы какую консерваторию кончали? — Надеясь, что речь идет о каком-то заработке музыкального рода, Зяма подробно и подобострастно поведала свою рабочую биографию. В трубке вздохнули.

— А я — скрипач, три курса Вильнюсской консерватории. Потом бросил и много лет работал настройщиком фортепиано. Вы не представляете, как мне страшно…

И, запинаясь в тех местах рассказа, где, по-видимому, ему хотелось выругаться, неизвестный рассказал некую идиотскую историю, которая с ним приключилась… Он настройщик, как уже было сказано выше, причем настройщик хороший. Приехав, дал объявление в газету «Новости страны» и — не фонтан, конечно, — но кое-какой заработок имеется. Вот так на днях звонят по объявлению и предлагают настроить и отремонтировать старый «Блютнер»… Он приходит, проверяет инструмент, вынимает механику и начинает работать. А хозяин — верткий старикашка, польский еврей — тридцать лет как из Варшавы — вьется вокруг и затевает всякие разговоры. Ну, вы знаете их штучки: «сколько времени ты в Стране» да «как тебе в Израиле живется» — и прочая (тут голос запнулся)…

— Херня, — подсказала Зяма.

— Да! — обрадовался он. — Меня, кстати, Витей зовут.

— А меня — Зямой, — сказала Зяма. — Очень приятно.

Дальше, продолжал Витя, разговор с хозяином рояля повернулся самым удивительным образом. — Я, конечно, дал волю языку и сказал все, что думаю об этом обществе и об этом государстве… Знаете, я ведь приехал сюда обалделым сионистом… «Если забуду тебя, Иерусалим!..» Впрочем, это неважно. Говорю вам — это был припадок красноречия у волка, которому прищемили капканом яйца… А этот старикан… между прочим, он балакает по-русски. Конечно, ублюдочный русский, но… Ах, говорит, как красиво вы говорите, — они же эпитет «красивый», как чукчи, употребляют во всех смыслах: «красивый обед», «красивая книга»… — Да, говорит, как красиво говорите, и как убедительно! И о культуре — верно, верно, многое очень верно… Кстати, о культуре. Я, говорит, главный редактор газеты «Новости страны», Залман Штыкерголд, будем знакомы… В настоящее время, говорит, назрела необходимость в издании литературно-публицистического приложения к нашей газете. Это будет первое в истории русской прессы Израиля пятничное приложение. Вы ведь пишете? — спрашивает. И с такой радостной надеждой на меня смотрит. И я, дурак, сказал, что пишу. Более того — что работал в газете.

— Зачем? — спросила Зяма.

Витя замялся… Понимаете, объяснил он, вообще-то я и вправду пишу немного, и печатался в «Вечернем Вильнюсе», и… публиковал музыкальные рецензии… Дело не в этом… В общем, можете себе представить, хотя это, конечно, трудно вообразить… впрочем, это вполне в духе всей здешней жизни — чтобы главный редактор газеты думал не головой, а (тут он опять запнулся)…

— …жопой, — подсказала Зяма.

— Да! — воскликнул Витя благодарно. — Словом, можете вообразить: мар Штыкерголд предложил мне делать литературное приложение к своей газете.

— Как же это? — удивилась Зяма. — Как вы намерены это делать?

— Вот, — сказал Витя расстроенно, — в том-то и дело. Я же сказал вам, что мне страшно… Он дает некий бюджет (скупердяй чудовищный! ну, вы знаете этих паршивых «поляков», хуже которых только «румыны») — тысяч двадцать — двадцать две в месяц. На эти деньги я должен содержать помещение, купить оборудование, платить гонорары, нанять еще одного сотрудника, потому что один не справлюсь. Пока он хочет шестнадцать полос, а потом будет тридцать две.

— Обдираловка, — сказала Зяма.

— Конечно! А кто, кроме меня, согласился бы на это? Я вас послушал в передаче, вы так здорово, мне кажется, все расставили по местам, всем надавали по морде. Правильно: хватит перед ними заискивать. Абсолютная духовная независимость — вот залог сохранения нашей культуры… Дай, думаю, позвоню — может, вы когда-нибудь занимались газетой?

— Да нет, — вздохнула она, — я музыковед. Составляла и редактировала несколько сборников статей… Но ведь газета — это нечто противоположное.

— Умоляю! — торопливо проговорил Витя. — Не бросайте меня! Я очень боюсь. Я нанимаю вас на должность редактора.

— У меня, знаете ли, был дед, — сказала Зяма, — который говорил в таких случаях: «Не ищи себе сраку на драку». Хотя сам-то всю жизнь искал. И находил.