Наш китайский бизнес

Вы как-то странно говорите — «руки не доходят»… Бог с вами, ведь профессия литератора — это работа, а не вышивание. Это тяжелый многочасовой труд, подчас изнуряющий, огромная психофизическая нагрузка, вам это любой психоневролог скажет… Можете ли вы представить, чтобы женщина-врач или женщина-биолог заявила бы, что делать свою работу у нее «руки не доходят»? Извините, а встать в шесть утра и на работе быть в полвосьмого, и чтобы отпуск — две недели раз в году? Почему вам кажется, что «сочинительство» — это нечто такое, что надо «совмещать» с семьей, с мужем и детьми? Со стиркой там, глажкой, готовкой, с чем еще… с выпеканием пирогов? Сочинительство — это образ жизни, образ мышления, это тяжкие вериги, это рабство на галерах!.. А пирогов я не пеку, муж у меня — художник, и как творческая личность вполне существует автономно, никакой «массы времени» он от меня не требует, потому что на собственной шкуре знает — что такое творчество. Дети писательские — это правда — всегда несчастны, судьба у них такая. Писательскому ребенку в детстве говорят: «я возьму тебя с собой, если всю дорогу ты будешь молчать» — не потому, что мама — сволочь, а потому, что не может она отвинтить себе голову и выбросить ее в окно. Мое воспитание сына в детстве сводилось к двум фразам:

— Дима, не скачи по дивану, он старый, — и:

— Дима, не скачи по дивану, он новый.

(У нас действительно сначала был диван ветхий до неприличия, потом — новый, всеми оберегаемый).

А у моей подруги, известной поэтессы, — умная, сдержанная и воспитанная дочь. Когда мать спрашивают — как удалось ей воспитать такую замечательную дочь, она отвечает: — «Попустительство, попустительство, попустительство…»

Зато эти заброшенные дети имеют кое-какие другие преимущества перед детьми с нормальными родителями. Неудобно даже говорить — какие. Например, постоянно видят в своем доме разных неслабых людей, о которых потом — как, многие такие, вот, повзрослевшие дети (Алексей Баталов, например, или Михаил Ардов) — могут написать воспоминания, и дышат чуть-чуть другим воздухом, и слышат чуть-чуть другие разговоры, что тоже худо-бедно формирует личность не меньше, чем поездка с родителями в «Диснейленд». Тот же французский писатель, Жан Бло, рассказывал: — «В детстве отец часто брал меня с собой в кафе, где встречался с какими-то своими приятелями, взрослыми дядями. Я же страшно там скучал, очень-очень скучал… И лишь потом я понял, что то были Бунин, Набоков, Алданов, Мережковский… А тогда я скучал…»

Я к чему все это говорю? К тому, что искусство — штука жестокая, это не развлечение, не рукоделье, это то, что сжирает вашу жизнь без остатка, вместе с вашей семьей, детьми, домашними животными и прочими обстоятельствами.

Европейская женщина, вы всю жизнь живете на Востоке — сначала в Ташкенте, теперь вот — под Иерусалимом. Это судьба? Как бы вы охарактеризовали сходство и различия этих восточных земель?

Я отнюдь не всю жизнь жила на Востоке, довольно много лет я жила в Москве, собственно, оттуда и уехала в Израиль… Знаете, все-таки не стоит путать Среднюю Азию со здешними местами. Это распространенное и глубокое заблуждение, продиктованное первым впечатлением от израильского солнца и золотого купола мечети Омара… Нет, здесь — Средиземноморье, Левант… это совершенно другие пространства, другое мироощущение, другие принципы отношения к жизни, другое отношение к женщине (!). Разумеется, я говорю не об арабском обществе, где и по сей день многоженство — явление распространенное. Я говорю об израильтянах. К тому же не стоит забывать, что эту страну строили выходцы из России, Белоруссии, Польши, Германии. Вообще, до приезда в Израиль евреев из стран арабского Востока к женщине здесь обращались, как известно, — «пани».

В своих книгах вы нередко выводите в юмористических или памфлетных тонах известных персонажей здешней среды обитания, не заботясь даже о том, чтобы придумать для них менее прозрачные псевдонимы. Часто ли на вас обижаются прототипы и как складываются дальнейшие, нелитературные отношения с ними?

По-видимому, я произвожу впечатление акына, который пишет, что видит. Это заблуждение, в которое я намеренно ввожу читателя. На самом деле мало из того, что я пишу, происходит в жизни буквально. Иллюзия факта как авторский прием. Искусство — как побег от личного чувства. Типажи — да, почти всегда черпаю из жизни. Но действия их, коллизии, диалоги — сочиненные. Мои домашние уже даже и не спрашивают — «А когда это было?» или «Когда это я такое сказал?!». Они смиренно влачат ярмо литературных персонажей, доля такая.