Наш китайский бизнес

- О, вы не должны тревожиться. Все - милейшие люди уже весьма преклонного возраста... Видите ли, смысл жизни они видят в сохранении связей между членами нашей общины... И вот этот «Бюллетень» - тоже часть их жизни... Я понимаю, он выглядит несколько... несовременно. Может быть, поэтому в последнее время подписка на него сильно упала. Тут, конечно же, и естественные причины: многие из стариков уже покинули наши ряды, а дети и внуки, знаете ли, читают уже на иврите, английском... Но люди, о которых я упомянул... с величайшим, поверьте мне, уважением, - собственноручно делают наш «Бюллетень» с тридцать девятого, да-да, милая! - с тридцать девятого года. Это их детище... Вы понимаете, что я хочу сказать?

Я не ответила. Было бы неделикатно говорить Якову Моисеевичу, что прежде, чем обращаться к нам с предложением реорганизовать китайское детище, следовало бы тихо удавить его папаш.

- Но ведь это хлам, Яков Моисеевич, - проникновенносказала я, - хлам, не интересный даже этнографам, поскольку вы не китайцы, а очередные евреи с очередным плачем на реках вавилонских. Послушайте, дайте нам в руки этот труп, мы вернем его к жизни. Его будут читать не только ваши китайцы, дети китайцев и внуки китайцев. Мы вытянем вас из стоячего болота умирающих воспоминаний, мы повернем вас к миру и заставим, чтобы мир обратил на вас пристальный взор! Литература, политика, полемические статьи...

- Боюсь, что ЦЕНТР не воспримет этой идеи, - проговорил он озабоченно.

Провалиться мне на месте, он так и называл эту тель-авивскую престарелую компашку - ЦЕНТР!

Я ласково спросила:

- А похерить ЦЕНТР?

- Не удастся, - вздохнул он. - Средства сосредоточены в руках Мориса Лурье, нашего председателя. Он человек с принципами.

- Эх, Яков Моисеевич, - сказала я, - генетическая предопределенность, робость роковая... Ваш отец, богач, владелец предприятий, угольных копей и парохода, бежал, все бросив, испугавшись судьбы. А мой дед, голодранец и хулиган, остался в России и сражался - неважно, с каким успехом - за счастье русского народа...

- Что не отменяет того неоспоримого факта, - задумчиво заметил он, - что мы с вами сидим сейчас, в пять тысяч семьсот пятьдесят восьмом году от сотворения мира, в городе Иерушалаиме, где и положено нам с вами сидеть...

- Что не отменяет того неоспоримого факта, что все-таки вы нанимаете меня, а не наоборот, - сказала я. - Та же генетическая предопределенность, только иной поворот сюжета, мм?..

Он подозвал официанта и на мое порывистое движение достать из сумки кошелек успокаивающе поднял ладонь. Затем встал, надел висевшую на спинке стула куртку, основательно приладил на голове кожаную кепочку и сразу из разряда дореволюционных русских интеллигентов перешел в разряд еврейских мастеровых. Я подумала, что в процессе нашей довольно долгой беседы он становился все ближе к народу, и улыбнулась этой странной мысли. Во всяком случае, кепочка делала его проще, много проще.

- А вот этот ваш... вы сказали... Витя? - спросил он, и в голосе его слышалась тревога.

- Я его подготовлю! - торопливо заверила я, не вдаваясь в подробности, что сие значит. - На переговоры мы приедем вдвоем. Как я поняла, офис вашей организации находится в Тель-Авиве?

- Да, - сказал он. - И поверьте, мне тоже придется их кое к чему подготовить.

Так началась эта идиотская история, которая, собственно, ничем и не закончилась, но в то время мы с Витей смотрели в будущее с наивной надеждой детей, не подозревающих о том, что жизнь конечна в любом ее проявлении.

Особенно Витя - он обладал прямо-таки неистощимым энтузиазмом придурка. Услышав о результатах моего предварительного осторожного осмотра китайского поля деятельности, он загорелся, стал мечтать о том, как постепенно тощий «Бюллетень» перерастет в солидный альманах, межобщинный вестник культур... ну, и прочая бодяга. Хотя, не спорю - сладкие это были мечты.

- Надо позвонить Черкасскому, - деловито рассуждал он, - попросить широкий обзор китайской литературы последней четверти девятнадцатого века.

- Почему последней? - спрашивала я, - и почему девятнадцатого?

- Так будет основательней! - запальчиво отвечал Витя. - Читатель обязан представить себе ситуацию, которая предшествовала времени заселения Китая русскими евреями!

- Проснись, - убеждала я, - на сегодняшний день мы имеем только Фаню Фиш, тщательно оберегаемую ЦЕНТРОМ, и таинственного Лу, который преданно ухаживал за ней...

Мне часто хотелось его разбудить. Витя и вправду все время видел сны. Особенно часто он видел во сне покойного отца. Страстный коммунист, верный ленинец, окружной прокурор - тот продолжал в Витиных снах преображать мир. Например, недавно покрасил в синий цвет его персидскую кошку Лузу. И во сне Витя все пытался урезонить отца. Ну, хорошо, говорил он, тебя одолел живописный зуд - так можно ж было попробовать, покрасить легонько в каком-нибудь одном месте, я знаю, кончик хвоста, два-три штриха... Ну, и так далее...