Наш корреспондент

Десантники группами расположились по берегу. Слышался негромкий говор. Ночную мглу не прорезывала ни одна искорка — курить строго запрещалось.

Серегин и Тараненко прохаживались в ожидании. Они были в туго подпоясанных ватниках, вооружены автоматами, запасными дисками и «лимонками». Командир десанта согласился взять корреспондентов только с условием, что они будут на положении рядовых бойцов.

— Каждый человек в десанте, — сказал он, — должен быть боевой единицей и иметь боевую задачу.

Имели задачу и журналисты, и несколько ночей они вместе с другими десантниками тренировались садиться в баржу, прыгать с нее в прибрежную воду, окапываться, менять позиции по сигналам командира.

То ли ветерок был холодный, то ли от песка тянуло сыростью — журналисты зябли и нервничали от неутоленного желания курить. В темноте они набрели на опрокинутую вверх дном старую лодку, забрались под нее и малость подымили. После этого как будто стало теплей. Они опять зашагали по берегу, увязая в песке.

— А помнишь, как мы переправлялись через Дон? — спросил вдруг Тараненко.

Серегин и сам только что подумал о той переправе.

— Ну как же, этого не забудешь, — ответил он. — Кажется, так недавно это было. А далеко мы с тех пор ушли, очень далеко… И знаешь, Виктор, — продолжал Серегин после паузы, — я тогда по-настоящему не понимал значения всего происходящего. И только потом… — он замолчал, вспомнив разговор с Галиной и слезы в ее карих глазах. — А в то время все это как-то не укладывалось в голове, как будто все это — дурной сон. Но в глубине души была ведь уверенность, что все это пройдет и будет опять хорошо.

— Каждый по-своему это переживал, — сказал Тараненко.

— Конечно. Мы вот в Ростове выросли, а другие через него только прошли. Он для них лишь один из многих городов. Но все-таки было и общее: стыд, и злость, и горечь. За Батайском на шоссе увидел я женщину. Шла она простоволосая, босиком, в зимнем пальто, в руке — маленький узелок, а на плече, уцепившись ручонками за меховой воротник, спал малыш лет двух, не больше. Как увидел я ее, по сердцу резануло… Все бросила, спасая от врага сына. А за ней, над горизонтом — дым от горящего Ростова… Долго эта картина у меня перед глазами стояла.

— Ты почему именно сейчас об этом вспомнил? — спросил Тараненко.

— Чтоб злее быть, — ответил Серегин помолчав. — Мне думается, сейчас здесь, — он кивнул головой в сторону невидимых в темноте десантников, — многие вспоминают… каждый — свое.

— Вот и баржа идет, — сказал Тараненко.

Они постояли молча, прислушиваясь к далекому рокоту мотора.

— Это не баржа, — возразил Серегин.

Рокот надвигался сверху.

— Ложись! — раздалась команда.

— Вот тебе и баржа с крылышками, — проворчал Серегин, растягиваясь на песке.

Вспыхнула осветительная бомба. Ее холодный желтый свет озарил темную воду, белый песок, перевернутую вверх дном лодку, лежащих врастяжку бойцов. Злобно гудя, самолет кружился над берегом. Осветительная бомба, стекая горящими каплями, опускалась все ниже и ниже, а резкие тени от лодки и от лежащих вытягивались все длиннее и длиннее. «Люстра» еще не погасла, когда летчик выбросил серию мелких бомб. Они падали почти без свиста — высота была небольшой — и рвались не очень устрашающе, — десантникам были знакомы и более крупные калибры.

«Люстра», наконец, потухла. Опять наступила тьма, еще более непроглядная. Серегин приподнялся на руках, собираясь вставать, как вдруг послышались еще разрывы, и его сильно ударило в спину. Ему показалось, что это Тараненко толкнул его стволом автомата, чтобы не вставал, и он хотел сказать: «Не дури, Виктор», но в горле защекотало, рот наполнился горячей соленой влагой. Он понял, что это кровь, и без стона упал лицом в песок.

Эпилог

В конце лета 1945 года пассажир в военной форме, но без знаков различия садился на станции Харьков в мягкий вагон поезда Москва — Евпатория. Войдя в пустое, задымленное купе, пассажир забросил на полку небольшой чемодан, повесил плащ и, не закрывая двери, чтобы купе проветрилось, растянулся на диване, заложив руки за голову. Поезд тронулся и, дробно постукивая на выходных стрелках, стал набирать скорость.

По коридору кто-то быстро прошел. Пассажир увидел этого человека мельком, как бы боковым зрением, и не обратил на него внимания. Но потом у него появилось смутное ощущение, что этот человек ему знаком. Постепенно это ощущение усилилось и превратилось в уверенность, что этот человек не только ему знаком, но и очень нужен. Пассажир встал и вышел в пустой коридор. Из одного купе доносились голоса и смех. Пассажир заглянул туда. Так и есть! Окруженный веселой компанией, у окна сидел подполковник — нет, теперь уже полковник Захаров.

— Простите, товарищ полковник, вы были в Н-ской армии? — спросил пассажир через порог.

Полковник несколько секунд смотрел на него, вспоминая, и медленно поднялся.

— Я выйду к вам в коридор, — сказал он улыбаясь.