Наш корреспондент

Командир дивизиона капитан Афанасьев был очень опечален тем, что Серегин успел пообедать. Может быть, гость хочет отдохнуть? Но Серегин твердо заявил, что нуждается только в материале и хочет побеседовать. Хижняк ушел, а гостеприимный хозяин повел Серегина в палатку, где они разговаривали уже при лампе.

Русые, выцветшие на солнце волосы, видимо недавно вымытые, все время спадали на загорелый лоб Афанасьева непослушной прядью, и он часто поправлял их большой загорелой рукой. Скупым и точным языком, каким обычно пишут боевые донесения, он рассказывал о людях своего дивизиона. Серегин старательно записывал, хотя многое было ему непонятно, а спросить он не решался, боясь, что его заподозрят в неопытности. Рассказывая об одном эпизоде, Афанасьев спросил:

— Вы вообще знакомы с нашей минометной установкой?

И Серегин из ложного стыда быстро ответил:

— Да, знаком.

Он сейчас же пожалел об этих вырвавшихся у него словах, но было уже поздно. Афанасьев с воодушевлением стал рассказывать о находчивости командира первой батареи. Однажды во время отступления батарея шла в арьергарде большой колонны грузовых машин. Когда колонна втянулась в населенный пункт, впереди образовалась «пробка». В этот момент командир батареи обнаружил, что их настигают немецкие танки. В колонне имелась артиллерия, но развернуть ее для обороны было невозможно: колонна была зажата в узкой улице, как в мышеловке. Положение сложилось чрезвычайно критическое. На счастье, командир батареи увидел на улице подходящий бугор. Быстро сообразив, что можно сделать, командир приказал вкатить установки задом на бугор и дал залп по танкам прямой наводкой.

— Вы представляете? — возбужденно сказал Афанасьев. — Дело было под вечер. И вот над дорогой понеслись гремящие молнии. Эта огненная метла смела фашистские танки «к чортовой бабушке!

Серегин записал и «гремящие молнии», и «огненную метлу», но ему было совершенно непонятно, почему установкам надо было въезжать на бугор и обязательно задом.

Однажды он уже был в таком глупом положении, и тоже из-за ложного стыда. Это случилось в первую поездку Серегина на фронт, когда редакция стояла еще под Ростовом.

Поехали втроем: начальник партотдела капитан Горбачев, инструктор фронтового отдела техник-интендант Данченко и Серегин.

Прибыв на батарею, они разделили обязанности: Горбачев должен был побеседовать с коммунистами, Данченко — с командиром батареи, а Серегину для первого раза поручили взять подробную информацию о действиях отличившегося расчета. Серегин отвел в укромный уголок командира расчета старшего сержанта Пономарева и стал брать у него интервью.

Уже собеседники закурили по второй папиросе, а на листке серегинского блокнота сиротливо чернела всего одна строчка: «Разбито 3 дота, уничт. до 60 авт. с пех., подавлена бат. прот.». Это — что сделано, а надо было узнать, как сделано. Пономарев — квадратный, кряжистый степняк — сидел неподвижно, как высеченный из камня идол.

— Прекрасные результаты, — бормотал Серегин, — ну, а как было дело?

— Накрыли в самую точку, — уже без энтузиазма в который раз повторял Пономарев, — только щепки полетели.

— А как же это получилось — в самую точку? Вы подробней… Как стреляли?

Кирпично-красное, гладко выбритое лицо Пономарева покрылось мелкими капельками пота. Он ожесточенно раскурил цыгарку и уныло ответил:

— Да обыкновенно. Работали как полагается.

Как полагается! Пономареву было известно, как полагается, а Серегину — нет. Вот в чем была беда. Надо было задавать вопросы, а Серегин не знал, о чем спрашивать, потому что не был знаком с техникой стрельбы. Признаться же в своем невежестве ему мешали самолюбие и ложный стыд. В конце концов, однако, он чистосердечно сказал:

— Дело вот в чем, товарищ Пономарев: я в армии недавно и артиллерии не знаю, так что вы расскажите мне подробно, как ваша батарея работает.

Пономарев, должно быть, очень удивился, что есть такой офицер, который не знает артиллерии, но он скрыл это удивление и начал рассказывать все «с азов», увлекся — и Серегин получил то, что хотел: обстоятельную информацию о работе расчета. Тогда же Серегин принял твердое решение — не бояться показать свое незнание, не стесняться задавать вопросы.

Сейчас он нарушил это правило и был за это наказан, хотя еще и надеялся, что позднее познакомится с установкой — и тогда все, что рассказывал Афанасьев, станет ясным. В конце разговора Афанасьев сообщил, что утром две установки выезжают на огневую позицию, и, если Серегин хочет посмотреть, как они работают, он может отправиться вместе с ними. Серегин, разумеется, согласился.

7

Афанасьев разбудил Серегина рано утром. Где-то за ближней горой лениво погромыхивали пушки. В воздухе еще стоял сизый туман, лужайка была посеребрена росой, и на траве оставались темно-зеленые следы. Серегин чувствовал, как утренняя влага проникает сквозь брезентовые сапоги и холодит ноги.