Наш маленький Париж. Ненаписанные воспоминания

 «Где ж генерал Бабыч? — думал Попсуйшапка.— Надо молебен устроить и увести толпу. И Анапского батальона не видно».

Бабыча привез в фаэтоне Терешка. В эти минуты с громом упал с балкона кованый сундук. Бабыч приказал толпе отойти от дома на тридцать шагов. Без наряда казаков власти его не чувствовалось. Казаки 1-го Екатеринодарского полка прибыли на лошадях из Самурских казарм через десять минут.

— Почему в громил не стреляют? — подскочил к Толстопяту Попсуйшапка.

— Не приказано.

И тут кто-то завопил: «Пойдемте возьмем музыку! В войсковой хор! В войсковой хор!» Попсуйшапку спихнули к забору, и обыватели сперва с ревом, ничего не соображая (лишь бы куда-то направить свой растерзанный дух), потом с пением «Спаси, господи, люди твоя» повалили в сторону Карасунской улицы. Дом все горел, и брандмейстер с большими усами матерно ругался на пожарных.  Отчитав полицмейстера, приказав казакам на всякий случай оцепить синагогу, Бабыч уехал во дворец.

Попсуйшапка поехал в Пашковскую рассказывать о погроме Луке Костогрызу.

Утром на Старом базаре Пашка-косой продал пальто Лейбовича за десять рублей.

Тетушка Елизавета спала до обеда и за чаем спокойно слушала рассказ мадам Камянской о том, что вчера был в городе какой-то шумок.

1910 ГОД

В начале года хоронили в столице бывшего наместника Кавказа великого князя Михаила Николаевича; детей его нянчила Анисья, и Бурсак опять запылал желанием найти дарственный самовар. Государь торжественно заявил кубанскому духовенству во время приема: «Успокойтесь, все останется по-прежнему».

Все так еще и было. Восемнадцать православных екатеринодарских храмов отворяли свои двери верующим. Хвостатая комета на небе, такая же, что и в 1812 году, перепугала на мгновение, но уже через неделю уполномоченные обносили подписные листы на памятник Николаю I в Геленджике. Возле Ненасытецкого порога, посредине Днепра, намечали высечь в скале барельеф киевского князя Святослава; наследнику послали снимки древнейших церквей, построенных еще запорожцами. 18 февраля незаметно проехала из Новороссийска царская сестра, великая княгиня Ольга Александровна; в этот же день на обеде «земно кланялись и слезно прощались» с атаманом Ейского отдела А. Я. Кухаренко, известным еще тем, что в старости сиживал на кургане под станицей Медведовской в полной генеральской форме и курил люльку. 160 000 заключенных ждали воли.

Читали в «Новом времени» откровенные «Письма к ближним» М. О. Меньшикова, а на бане Лихацкого — объявление: «Пятница — день, когда купаются женщины».

За участие русских плотников на Всемирной выставке в Париже один из них получил орден Почетного легиона. Ложа на концерте Шаляпина стоила сорок рублей. 24 мая, в день гулянья в пользу «Яслей» в саду Ирзы, Попсуйшапка выиграл чайный сервиз, но ему недодали шесть блюдец и молочник, и он после извещения в газете ходил за ними к мадам Бурсак. Вечером кто-то нарочно забыл в фаэтоне Терешки чемодан с прокламациями. По дворам с тюками шелка расхаживали сыны Небесной империи, китайцы; против городского сада рабочие штукатурили дом Ждан-Пушкина.

Пока Бурсак искал бабку Анисью по области, она в Полоцке молилась при внесении мощей преподобной Ефросинии. От кадетского корпуса нес знамя великий князь, которым дразнили в Екатеринодаре Калерию Шкуропатскую.

Премьер-министра Столыпина возвели в графское достоинство, 15 сентября пел в Екатеринодаре Шаляпин, а поздно осенью умер Л. Н. Толстой.

В 1910 году литературными идеалами екатеринодарских гимназисток были княжна Джаваха, Елена Робинзон, Онегин, Лиза из «Дворянского гнезда» и Татьяна Ларина.

На войсковом кладбище выбитые на камнях надписи напоминали о бесконечной печали: «О люди! Что теперь вы, то и мы были некогда; что теперь мы, то и вы скоро будете...»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРАЗДНИКИ И ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

— Сожалею, что не смог лично присутствовать на торжествах.

Надо же найти время и для того, чтобы подать руку счастью...

(Из разговора)

СОБСТВЕННЫЙ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА КОНВОЙ

В Петербурге никого Толстопят не вспоминал так часто, как сестру Манечку. Издалека он разговаривал с ней, но сесть за стол и приложить руку к бумаге ему было некогда. Манечка строчила ему на листах екатеринодарские и домашние новости. Толстопят успокаивал свою совесть тем, что без конца отвечал ей шутливо-ласковыми устными посланиями. Они были такого рода.