Наш общий друг. Часть 2

Она держала его за руку и, не выпуская ея, взглянула на него съ выраженіемъ протеста и жалобы. Онъ уклонился отъ ея взгляда, повернувшись къ своему спутнику со словами: «Идемте, мистеръ Гедстонъ». Брадлей пошелъ рядомъ съ нимъ, — не съ нею. Братъ и сестра шли рука объ руку. Они вошли въ ограду. На мощеномъ четырехугольномъ дворѣ, посрединѣ возвышалась земляная насыпь въ половину человѣческаго роста, окруженная желѣзной рѣшеткой. Здѣсь, благополучно подымаясь надъ уровнемъ живыхъ, покоились мертвые подъ надгробными памятниками, изъ коихъ многіе стояли криво, точно собираясь упасть оттого, что имъ стало стыдно той лжи, которую они гласили.

Они обошли разъ-другой вокругъ насыпи, съ неловкимъ и стѣсненнымъ видомъ. Вдругъ Чарли круто остановился и сказалъ:

— Лиззи, мистеръ Гедстонъ имѣетъ сказать тебѣ кое-что. Я не хочу вамъ мѣшать, такъ я пойду пройдусь немного и скоро ворочусь назадъ. Я знаю въ общихъ чертахъ, что желаетъ сказать тебѣ мистеръ Гедстонъ, и очень одобряю это. Надѣюсь, даже увѣренъ, что ты согласишься со мной, когда узнаешь, въ чемъ дѣло. Мнѣ незачѣмъ говорить тебѣ, Лиззи, какъ много я обязанъ мистеру Гедстону и какъ я принимаю къ сердцу всякій успѣхъ мистера Гедстона во всѣхъ его дѣлахъ. Надѣюсь и вѣрю, что ты будешь это помнить.

Онъ отнялъ руку, но Лиззи снова тихонько завладѣла ею, пытаясь его удержать.

— Чарли, — сказала она, — я думаю, тебѣ лучше остаться; я думаю, мистеру Гедстону лучше не говорить того, что онъ хочетъ сказать.

— Да развѣ ты знаешь, что онъ хочетъ сказать? — спросилъ мальчикъ.

— Можетъ быть, и нѣтъ, но…

— Можетъ быть, и нѣтъ?… А я думаю, ты не знаешь. Если бы ты знала, въ чемъ дѣло, ты бы не то сказала… Ну, пусти меня, будь умницей! Не понимаю, какъ это ты забываешь, что мистеръ Гедстонъ смотритъ на тебя.

Она опустила руку, и онъ пошелъ прочь, сказавъ ей еще разъ на прощанье:

— Будь же разсудительна, Лиззи, и будь мнѣ доброй сестрой.

Она осталась наединѣ съ Брадлеемъ Гедстономъ. Онъ заговорилъ только тогда, когда она подняла глаза.

— Когда мы съ вами видѣлись въ послѣдній разъ, — началъ онъ, — я вамъ сказалъ, что долженъ объяснить вамъ кое-что, на что вы, можетъ быть, обратите вниманіе. Сегодня я пришелъ для этого объясненія. Прежде всего прошу васъ не судить обо мнѣ по тому нерѣшительному, робкому виду, съ какимъ я теперь говорю. Вы видите меня съ самой невыгодной стороны. Въ томъ-то и горе мое, что мнѣ хотѣлось бы всегда являться передъ вами въ самомъ лучшемъ моемъ видѣ, а между тѣмъ я знаю, что вы видите меня въ дурномъ свѣтѣ…

Она тихонько двинулась впередъ, когда онъ замолчалъ, и онъ пошелъ рядомъ съ ней.

— Какой эгоизмъ, скажете вы, начинать объясненіе изліяніями о собственной своей особѣ,- заговорилъ онъ опять. — Но все, что я вамъ здѣсь говорю, отдается въ моихъ ушахъ совсѣмъ не тѣмъ, что я хотѣлъ бы вамъ сказать и что необходимо сказать. Я не могу съ этимъ сладить. Это сильнѣе меня. Вы меня губите, вы меня уничтожаете!

Она вздрогнула отъ страстнаго звука этихъ послѣднихъ словъ и отъ страстнаго движенія рукъ, которымъ они сопровождались.

— Да, уничтожаете… губите… уничтожаете меня! Я совершенно теряюсь, у меня пропадаетъ всякое довѣріе къ себѣ… я не имѣю надъ собой никакой власти, когда я съ вами или даже когда только вспомню о васъ… А я всегда помню о васъ, вы не выходите у меня изъ головы. Я ни на мигъ не могъ отдѣлаться отъ васъ съ той минуты, когда увидалъ васъ впервые. О, то былъ несчастный день для меня! Несчастный, бѣдственный день!

Невольная жалость къ нему на минуту пересилила отвращеніе, которое онъ въ ней возбуждалъ, и она сказала:

— Мистеръ Гедстонъ, мнѣ больно слышать все это. У меня никогда и въ помышленіи не было сдѣлать вамъ зло…

— Вотъ, вотъ! — вскрикнулъ онъ съ отчаяніемъ. — Выходить, что я еще дѣлаю вамъ упреки, когда я хотѣлъ только раскрыть передъ вами мою душу… Сжальтесь надо мной! Я всегда неправъ, когда дѣло касается васъ. Такова моя доля.

Борясь съ самимъ собой и бросая безнадежные взгляды на безлюдныя окна домовъ, какъ будто на ихъ тусклыхъ, равнодушныхъ стеклахъ было что-нибудь написано для его вразумленія, онъ прошелъ рядомъ съ ней отъ одного до другого угла церковной ограды, прежде чѣмъ снова заговорилъ:

— Я долженъ постараться выразить словами то, что у меня на душѣ. Да, долженъ. Хоть вы и видите, до чего я смущенъ, хоть я и становлюсь совершенно безпомощнымъ передъ вами, я все-таки прошу васъ вѣрить, что есть люди — и ихъ не мало, — которые хорошо думаютъ обо мнѣ, которые высоко меня цѣнятъ, и что на своемъ поприщѣ я достигъ такого положенія, какого многіе добиваются и немногіе достигаютъ.

— Я знаю, мистеръ Гедстонъ. Я вѣрю вамъ. Я всегда это знала отъ Чарли.

— Повѣрьте же, что если бъ я вздумалъ предложить мое теперешнее жилище, мое теперешнее положеніе въ свѣтѣ, мои теперешнія чувства любой изъ молодыхъ дѣвушекъ одной со мною профессіи, — дѣвушекъ, одаренныхъ самыми высокими качествами сердца и ума и занимающихъ одинаковое со мной положеніе въ обществѣ,- мое предложеніе, вѣроятно, было бы принято… принято охотно.