Наш последний эшелон

«ГАЗ-66» выскочил из-за деревьев рядом с воротами, рокоча и трясясь на ухабах и колдобинах, обильно покрывающих проселок, щупая дорогу фарами. Не успел въехать во двор, как Лысон рванулся с крыльца под дождь, зашагал было навстречу машине. Потом одумался, понял, что слишком рано, вернулся. Снял фуражку, стряхнул капли и снова нацепил на ухо.

* * *

– Ну, Лысончик, мочи!

– Гражданке привет!

– Слышь, телок там… и за себя, и за нас…

– Выпить не забудь за тех, кто в наряде! – сыплется на дембеля со всех сторон.

Крепко обнимаем его, жмем руку, хлопаем по спине. Из затянутого брезентом кузова грустновато, с пониманием усмехаясь, смотрят отслужившие с соседних застав.

– Вака, и тебя отпустили?! – удивляюсь я, узнав одного – знаменитого косуна и залётчика, прокочевавшего, кажется, по всем заставам нашего отряда, суток с сотню отсидевшего на отрядной и даже (редкий случай) десять суток на окружной губе. – Везет тебе, сволочь!

– Я последний с «Лебедки». Неделю служил один, наши все уж давно, – словно оправдываясь, объясняет Вака.

– Хрен с тобой. Мочи!

– Тебе, чтоб скорей…

Пикшеев протягивает Лысону свою маленькую, сухую руку.

– Счастливо, Лысенко, спасибо за службу. Успехов тебе, м-м, в гражданской жизни.

– Вам тоже тут… это самое… – не может подобрать дембель подходящих слов.

Из кабины высовывается сопровождающий – ка кой-то сверчок с отряда:

– Ребятки, пора! Влазь, кто там до дому.

Лысон прыгает в кузов. Макар подает ему вещмешок, Орель – «дипломат». Прощальным взглядом пробегает Лысон по плацу, давно не белённому бараку, гаражным боксам, бане, спортивной площадочке…

– Э, Сэн! – вспомнил что-то, манит меня. – Ходь сюда!

Я подтягиваюсь на борту, слышу торопливый шепот:

– Там, в собачнике, знаешь, за стендом, ну, где доски отходят…

– Ну?

– Там флакон затарен с «Флореной». Забыл совсем. Долбаните с Арбузом.

– Спасибо!

Грузовик тарахтит, но водила не спешит трогаться. По обычаю мы, провожающие, должны сами вытолкнуть машину за ворота, чтоб, дескать, скатертью дорога была.

Упираемся в борта, толкаем.

– Что он, со скорости, что ли, не снял? – сопит Салыч.

– Хоть на скорости, хоть нет, а тонн пять – не шутка, – отвечает Балтон.

Салыч не соглашается:

– Больше пяти… В этой дуре…

– Толкайте, хорэ звиздеть! – обрываю спор.

Вот кое-как сдвинули с места. Хорошо, что дорога идет под уклон. «Шестьдесят шестой» нехотя катится за территорию. Да, был бы это «зилок», черта с два мы б его ушатали.

Всё быстрее, быстрее. Водила газует, надсадно хрипнула коробка передач, и вот – побежал грузовик по дороге. Лысон машет фуражкой. Мы машем ему.

Поворот, деревья. Неверно, зябко замельтешили белые блики среди мокрой ночной черноты. Парни, ссутулившись, раскрылив замерзшие руки, торопливо направились на заставу.

– Погоди, – хватаю Арбуза за плечо. – Ты топить сейчас?

– Надо подбросить.

– Слышь, – я понижаю голос, – Лысон в собачнике адик заначил. За стендом, где собачьи породы…

– Правда? – по-детски радуется Арбуз. – Накатим?

– Сменюсь и тогда… Ты проверь сходи. И хавчик, может, намутишь. Пошарь в кухне, ладно?

– Ладно! – И Арбуз быстро, подпрыгивая, идет к забору, за которым пустые клетки для служебных овчарок и халупка собаководов.

2

Пятый час. До рассвета еще далеко. Он появится часов в девять – усталый, бледный, ленивый. Долго и трудно будет разбавлять тьму грязной, безрадостной хмарью; а солнце далеко-далеко, за пластами туч, и не определишь, где именно стоит оно – всюду одинаковая плотная серость. А уже после трех дня снова темнеет, а в четыре – почти ночь.

Колонка моя кончилась, теперь Макару мерить шагами скользкий плац. О чем-то размышляет он заодно тугой на мысли головушкой. Нет, это на одно у него голова тугая, а на свое, чем жил первые восемнадцать лет, наверное, легкая, светлая. Топает, вспоминает о своей деревне, скорее всего… Как-то в курилке слышал я разговор Макара с гужбанщиком Вовкой Шаталовым о лошадях (у нас здесь две штуки есть – иногда бывают конные наряды, да и в хозяйстве они нужны – сено возят с покоса, бревнышки, еще разный груз; с горючим для техники всегда трудности), и так они увлеклись, Макар с Шаталовым, что-то там стали друг другу советовать, заспорили, загорячились, но по-доброму, как два спеца спорят, чтобы лучше проверить знания собеседника, узнать от него полезное… А по службе Макар ни в зуб ногой пока, да и вряд ли сделается хорошим солдатом. И в общем-то, и дай бог, чтоб не сделался…

– Поехали, Арбузик, за все хорошее!

Сидим в кочегарке. Здесь непривычно сухо и жарко. Огонь поедает потихоньку дрова, напитанные влагой, по трубам с медленным бульканьем циркулирует вода.

Кочегарка – довольно уютное место. Есть удобные сиденья, лежанка за печами, потемневшие от копоти картинки из журналов по стенам. Но главный признак уюта – здесь можно как следует согреться, просохнуть.

Развалились на тракторных сидушках, между нами – столик с коротко спиленными ножками. На столике маленький флакон «Флорены», пластиковая бутылка с запивкой, кусок хлеба, порезанная на дольки головка лука.