Наш советский новояз

► Эта библиотека сейчас умерла вместе с Николаем Андреевичем. Марью Андреевну поразила мысль, что книги, собранные волей одного человека, выразили его духовную жизнь. И сейчас, со смертью брата, библиотека начала распадаться, как распадается на клеточки мозг умершего.

Это очень тонкая и точная мысль. Но среди интеллигентов новой, советской формации люди, подобные гроссмановскому Николаю Андреевичу, были белыми воронами. В силу указанных выше причин, как правило, дело обстояло иначе.

* * *

Один мой сосед — довольно известный писатель — переезжал на другую квартиру. Он поменялся квартирами с другим интеллигентом, кажется, тоже писателем.

Я как-то заглянул к нему. Квартира была уже наполовину разорена, и мы, естественно, заговорили о том, какая это морока — переезд. Повторялась при этом, разумеется, классическая фраза насчет того, что два переезда равны одному пожару.

— Труднее всего будет с этим, — вздохнул сосед, указывая на стеллаж с книгами, занимавший целую стену его довольно просторного кабинета. — Полки делались на заказ, встроены в стену. Теперь всю эту конструкцию разбирать придется. Как еще довезут, да как установят…

— А книги! — посочувствовал я. — Стеллаж поцарапают — не беда. А вот если книги порвут или загадят… Тебе надо коробки какие-нибудь добыть, чтобы упаковать их как следует…

— Ну, с книгами у меня как раз никакой мороки не будет, — возразил он.

И со смехом рассказал мне, что книги он перевозить не будет, поскольку у его сменщика те же самые книги, что у него. Те же многотомные собрания сочинений Бальзака, Гюго, Золя, Драйзера, Горького, Лескова… Одним словом, подписные издания. Книги ведь они оба — и он, и его сменщик, — приобретали не те, какие им были жизненно необходимы, а те, на которые можно было подписаться. Простой советский книголюб, чтобы подписаться на какого-нибудь там дефицитного Драйзера, должен был с ночи занять очередь, а потом бегать отмечаться, трепеща, не пролетел ли при очередной перекличке его номер. А наш брат-писатель мог получить любую подписку без всяких хлопот. Ну как же тут было не подписаться!

— Так что возьму я в портфельчик какой-нибудь десяток книг, отражающих мою индивидуальность, — посмеялся мой сосед, — и все дела. А остальное — махнем не глядя!

Сеть партийного просвещения

Иногда это называлось партпросвещением, иногда — партучебой. Но и в том и в другом случае к этому понятию непременно прилагалось слово «сеть». И это действительно была сеть. И сетью этой была опутана вся страна.

Учиться «науке наук» было предписано всем, и по одним и тем же учебникам; при Сталине — по «Краткому курсу истории ВКП(б)» — учились все — от сантехника до академика и от театрального капельдинера до народного артиста.

Было на эту тему множество анекдотов. И больше всего почему-то — как раз вот про народных артистов.

Был, например, такой анекдот про Александру Александровну Яблочкину.

► Учитывая ее огромные заслуги перед отечеством, а также преклонный возраст, на экзамене по «науке наук» (а полагался и экзамен) ей задали самый легкий, самый простой вопрос: что такое коммунизм? Или даже еще проще — как она, она лично представляет себе жизнь при коммунизме?

— При коммюнизме? — переспросила она, произнося это слово на старинный манер, как писал его Толстой в «Анне Карениной» (она и слово «колхоз» произносила на иностранный манер: «кольхоз»). — Ну, во-первых, там в магазинах будет все… Любая еда, даже фрукты… И одежда тоже любая… И не будет этих… очередей… Ну, в общем, как при царизме…

Другой анекдот рассказывали про Юрия Александровича Завадского.

Ему на экзамене тоже старались задавать самые простые вопросы. Но для него даже и они оказались трудны. И он таким образом вышел из этого положения.

Выслушав первый вопрос, сказал:

— Так, это я знаю. Дальше…

Последовал еще один вопрос.

— И это я знаю, — благосклонно кивнул Юрий Александрович. — Дальше…

Так он ответил на все вопросы и, говорят, получил даже диплом об окончании Университета марксизма-ленинизма.

Все эти истории скорее всего выдуманные (хотя и возникшие, наверно, на какой-то реальной основе). А вот — история подлинная.