Наш Современник, 2001 № 06

Ответственная, благотворная роль Пушкина в ситуации 1830—1831 годов состояла во внесении в общественное сознание России и Европы той справедливой и своевременной мысли, что не должно бы позволять полякам в тщетных попытках восстановления однажды утраченной ими государственности ставить под сомнение и угрозу существование государственности российской.

Почему мы здесь говорим о своем и пушкинском предпочтении именно российской государственности? Тому есть некоторые достаточно веские основания.

Во-первых, даже Энгельс, говоря во “Внешней политике русского царизма” о России середины XVIII века, довольно справедливо отмечал: “Это население находилось в состоянии духовного застоя, было лишено всякой инициативы, но в рамках своего традиционного образа жизни было пригодно решительно на все; выносливое, храброе, послушное, способное преодолевать любые тяготы и лишения, оно поставляло превосходный солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя”.

Во-вторых, он же, невольно отметив факт морально-политического единства и высокой жизнеспособности русского общества, вынужден был говорить нелицеприятные вещи о любимой им Польше, признавая, что “эта основанная на грабеже и угнетении крестьян дворянская республика находилась в состоянии полного расстройства; ее конституция делала невозможным какое-либо общенациональное действие и в силу этого обрекала страну на положение легкой добычи соседей”17.

Если это действительно так, то можно ли считать предосудительным свойственное русским государям стремление получить в Восточной Европе “свою” часть добычи, которая в противном случае доставалась бы геополитическим противникам для дальнейшего использования ее в качестве плацдарма против России?

Ведь имелись и соответствующие прецеденты. Так, в конце 1806 — начале 1807 годов одержавший в Центральной Европе военные победы и добившийся существенных дипломатических успехов Наполеон говорил: “Я — не Дон-Кихот в польском вопросе”. В его деловой переписке с комендантом Познани маршалом Даву и некоторыми французскими министрами содержатся весьма жесткие суждения и инструкции:

1). “Польша — это трудный вопрос, допустили разделы, перестали быть народом, лишены общественного духа, шляхта играет там слишком большую роль. Это труп, в который надо вдохнуть сначала жизнь, прежде чем я начну думать о том, что с ним делать... Я извлеку из нее солдат, офицеров, а потом посмотрю”.