Наш Современник, 2001 № 08

Ныне, десятилетия спустя, когда врут на него (чем безопасней становится для вралей, тем бессовестнее врут), я обязан сказать: атомоходцы-первопроходцы были достойны этого будущего. В то время, когда в книгах об атомном флоте самым распространенным знаком был восторженно-восклицательный, я не написал ни строчки во славу этого родного для меня флота — было и без меня кому это сделать. Теперь же, когда бывшие аллилуйщики стали сплошь — хулители, когда стало хлебным делом — поливать грязью флот мой и Родину мою, душа моя созрела, чтобы сказать наконец открыто и обязательно — любовное слово об атомных первенцах и о людях, с кем посчастливилось мне разделить молодость. Для кого было понятно и естественно: к Арктике нужно относиться бережно, она — легко ранима, здесь быстро затягивается только канал за кормой. В то время, когда в других океанах для других судов было еще обычным дождаться выхода в океан, чтобы наконец от скопившегося мусора — за борт! — освободиться, на атомном флоте, на каждой ледокольской корме уже стояли, уже дымили утилизаторы — наподобие исторических буржуек. Много караванов провел Арктикой атомоход “Ленин”, пусть скажут моряки с судов ведомых, видали ли они на льду вдоль канала хоть ветошинку, хоть самую малую черновинку? Разве лишь иногда встанет в канале на попа льдина многолетняя неохватная и ляжет снова, воду перевалом на себя вскинув, и забегают на этой льдине по-над снегом чистейшим в лужицах голубоватых угольно-черные головастые рыбешки-сайки, именуемые ныне тресочкой полярной... Окажись на льду под бортом, к примеру, тряпка — какое было бы пятно на репутации атомохода-кормильца!.. Как свидетель утверждаю: отечественный атомный флот по сравнению с любым другим флотом — угольным, дизельным — был в эксплуатации в Арктике наичистейшим. Но стремились к еще большему, разговор уже шел о так называемом тепловом загрязнении, — мол, не воздействует ли на природу Арктики тепло, выделяемое ледоколами?..

Мерзко видеть, как бегут, словно капитулирующие безоговорочно, что оставляют после себя на местах прежнего расположения наши вооруженные формирования — на островах ли, на арктических ли побережьях. Да и чего ожидать? Людей не щадят, пощадят ли природу!

Вот рядовая, даже маленькая, даже малюсенькая недальняя застава, всего лишь 6 человек базировалось на ней, да и то лишь в разгар навигации. Новенький, поставленный лишь недавно, почти не работавший радиолокатор — очень дорогой. Что от него? В кустах — неохватные трубки электронные, одни уже взорваны, другие, в кустах, целы пока. Вокруг станции — множество разбитых аккумуляторов, и щелочных и кислотных, да так разбиты — словно трактора по ним ездили и разворачивались на них. От мощного дизель-генератора — остов, дыры на местах, где приборы измерительные стояли. По полу вокруг генератора — битых стекол хруст. На вышке, где был пункт наблюдательный с антенной локаторной над нею, — дверь, хлопающая по арматуре, — одна дверь, будки уже нет, и звон — не набатный, а похоронный: многометровый ребристый кусок драгоценного мощного волновода, раскачиваясь на ветру, стучит по железным ногам вышки... А что на месте бывших больших гарнизонов! Положение такое — уже не надо ни закрывать глаза, ни напрягать воображение, ни падать в траву: какие татары и монголы?! Мудр и провидчив Николай Михайлович Рубцов: иные татары и монголы у нашего времени, он знал, о чем предупреждал нас. Благословенна земля, рождающая таких поэтов. Но трагична судьба земли, которая не слышит своих поэтов. Никакой супостат не натворил бы того, что понаделали с оглохшей страной современные оккупанты... Читаю книгу “Осиротевшие берега” — о том, что увидел сегодня автор на легендарном полуострове Рыбачьем... Прощайте, скалистые горы... Уж как ни аккуратно автор пишет, словно жалея наши души, вроде едва-едва замечает, щадит, а я вижу за этим не только то, что с Рыбачьим содеяно, всю страну нашу вижу, и стынет душа: да когда же мы наконец услышим: “На подвиг Отчизна зовет!”, когда наконец откликнемся?..

Нет, мы не выживали в Арктике, мы жили! Молодость светлую я там оставил и ни капельки не жалею об этом. Мы жили Арктикой, мы берегли ее — для себя. Для правнуков. Позволю себе вспомнить.

Не диво ли — песцы в сотне миль от ближайшего берега, на льду, где для них, кажется, и корма-то никакого нет...

И тем не менее это диво — у нас под бортом.

Не сами песцы сюда пришли, медведи их привели. Добудет медведь нерпу, распотрошит, сам поест, семью, если она с ним, накормит — ничего вроде от нерпы не останется. Но так только самому хозяину Арктики кажется. А песец невелик, ему и кроха со стола хозяйского — обед, песец на месте медвежьей трапезы не один день прокормится.

Или вот бросил кто-то банку сгущенки. Долго возился медведь, так старался — аж помялась банка. Наконец понял, что из нее больше ничего не возьмешь, отвернулся, пошел прочь. И как ринутся сразу к банке песцы, да в драку!