Наш Современник, 2002 № 05

Сходит с земли вся полнокровная, простая, земляная жизнь и тот прежний Человек, природно-зрелый, “спелый”, сильный и цельный — о котором с таким обаянием рассказал художник Евгений Носов и о котором, вероятно, святой Иоанн загадочно бы заметил: “Кого я люблю, тех обличаю и наказываю”, — как бы приуготов­ленный ходом вещей к какой-то необычной роли, может быть, и непомерной, но в силу искони заложенного в нем свойства воителя — имя Касьян не случайно отыскало его в потемках того, первого, зачатия — он должен убить и тем приближает собственную гибель. Хотя и “не в пору затеялось”. Но никто и никогда — в том числе и сам Касьян, задай ему подобный вопрос — не смог бы согласиться с мыслью о таком его предназначении.

С кончиной Касьяна естественно прекратится полнокровная жизнь не только в русской деревне Усвяты, но и во всем Свете, ибо этот Свет ущербен без него, неполон и естественным образом как бы обречен на угасание без своего главного смысла, без своего продолжения — без естественного Человека.

Тень бомбовоза в ночном, в голубой лунной прогалине неба и машинный клекот, угнетающий все живое на земле, — вот иная, надвигающаяся реальность. Иного порядка, враждебная и жестокая к Усвятам, к Остомле, к этим лугам и живущему здесь Человеку. Реальность из того мира, который задним числом мы можем назвать общепринятым термином — миром технотронной цивилизации, основанным не на любовании Светом, а на сообра­жении пользы. Подобно зверю из “Откровения”, как какой-нибудь Змей Горыныч, — он летает быстро, палит без промаха и под побасенки об охране природы жжет и губит все на своем пути: источники вод, землю и само небо. Касьян в ночном с тревогой предполагает “отдаться неведению беды, в коем пребывали и эта отдыхающая ночная земля, и вода, и кони, и все, что таилось, жило и радовалось жизни в этой чуткой голубой полутьме — всякий сверчок, птаха или зверушка, ныне никому не нужные бесполезные твари” — да разве избежишь...

По замечанию Бердяева, всякая русская литература после творческих откровений о Человеке Достоевского должна стать апокалиптичной, то есть обязана свидетельствовать о Конце Света. В этом смысле повесть Носова “Усвятские шлемоносцы” не выходит из ряда таких свидетельств, а тень курганного орла на последних страни­цах повести — похожего на “распростертую черную рубаху” — есть провозвестник надвигающейся тьмы.

И обо всем том ярусе повести, близком по настроению к “Откровению” Иоанна, который дозволил нам вычитать мысль о Конце Света, сам Иоанн, наверное, мог бы сказать: “Не запечатывай слова пророчества книги сей: ибо время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще”.

“Соучастник в скорби” святого Иоанна, художник редкостного и тонкого дара Евгений Носов обнял героев своей повести всем сердцем, никого из них не оскорбил нарочитым словом, всех понял и всех простил — в миру виноватого нет — и со всеми простился.

Человек уходит, Человек удаляется и взглядом на ходу назад на дом свой “прозрело улавливает в крайнем оконце тусклый прожелтень каганца”; оставленный на припечке в родном доме “фитилек зажжен был караулить и освещать его возвращение”... Из пропасти времен, из черноты небытия огонек этот отныне будет служить как бы напоминанием о том, что в прекрасном Свете жив был Человек.

Сергей Семанов • Москва в изображении Зельдовича и Ко (Наш современник N5 2002)

 

Москва

в изображении Зельдовича и К°

Обзор столичной печати

 

26 октября минувшего года государственная телепрограмма “Россия” в час ночи показала кинофильм под многозначительным названием “Москва”, режиссер А. Зельдович. Фильм оказался, мягко говоря, несколько необычным даже для столичного телеэкрана, где давно уже мельтешат голые тела, сцены совокуп­лений, извращения всех видов, звучат непристойные словеса.

В газете “Советская Россия” от 10 ноября появилась обстоятельная статья самар­ского журналиста Владимира Плотникова о поразившей его картине. Цитируем отрывки из этой статьи, сократив часть особенно отвратительных описаний.