Наш Современник, 2003 № 06

4 марта, воскресенье. 23.30, в поезде. Наконец-то я узнал, что такое “Эхо фестиваля” и что происходит, когда я уезжаю из Гатчины. Это громкое эхо должно было состояться в гостинице “Москва”, куда мы приехали на час раньше. Гостиница напротив Александро-Невской лавры. Остаток светлого дня дал возможность рассмотреть архитектуру и саму структуру лаврской территории. Идет реставрация соборов. Как широко и роскошно было старое императорское время! По-прежнему напротив соборных дверей — могилы Эйно Рахьи и Лидии Парвиайнен. Помнит ли кто-нибудь их историю? Я постоял у их могилы и пошел искать Никольское кладбище, где похоронены Собчак и Галина Старовойтова. Уже никакой досады на них нет. А ведь такое могли занять место в истории! Но один запятнал себя “саперными лопатками” в Тбилиси и антинародной позицией, когда стал мэром, другая — торговлей, какими-то деньгами, своей деятельностью как бизнесмен. Вокруг лежал глубокий и яркий снег. Памятник Собчаку еще не готов, стоит только большая фотография. На снегу лежат цветы.

Запала в душу, когда ехали в автобусе, зимняя Нева. Широкие улицы, призрачный свет, какой город!

5 марта, понедельник. Вечером прочел в “Труде” статью о “русской Катыни”. Суть ее заключалась в следующем: во время наступления на Варшаву в 1919 году в результате ряда ошибок политического характера и ошибок полководцев попали в плен в Польшу около 100 тысяч красноармейцев, точнее сказать — русских. Около 20 тысяч были интернированы в Пруссию, а 70—80 тысяч оказались в Польше. Дальше я цитирую статью: “Если верить польской печати, наших военнопленных никто не расстреливал. Они якобы просто сами поумирали в течение 3—4 лет от эпидемий и болезней... Естественно, возникает вопрос, что же надо делать, чтобы крепкие здоровые мужики “сами” поумирали в течение 3—4 лет”. Дальше идут рассуждения, что Катынь не так далеко по времени отстоит от “польского мора”. Если им можно, то почему нельзя нам? Возможен и вариант мести, потому что Сталин был одним из руководителей похода на Варшаву. Интересно, что в 1937 году перестали числиться в живых все руководители этого похода. У Сталина был свой счет к мастерству этих военачальников.

7 марта, среда. Дума приняла слова государственного гимна на музыку Александрова. Вечером по НТВ выступал как герой дня Войнович, написав­ший свой вариант. Выступление было нескромным и агрессивным. Он говорил о Михалкове, который служил всем режимам. Меня удивило отсутствие солидарности у поэтов. Если не мое, то в оценке можно даже не быть объективным. Не понимает, что есть какие-то смысловые понятия, которые обязательно должны быть в этой песне. Только что принятый гимн сменят, уверял Войнович, при следующем президенте. Хвалил себя, говоря, что его перевели на 32 языка. Очень часто средняя, бесстилевая литература переводится мгновенно. Восхвалял “Чонкина” — скорее, грубо-политический, нежели художественный роман. Вот он, комплекс литератора маленького роста. Но ведь такой манеры безудержного и нескромного хвастовства полностью лишен, скажем, Вас. Белов.

9 марта, пятница. Третьяковка на этот раз буквально потрясла меня. Я будто бы наконец-то из сегодняшнего бытия попал в Россию. Какая все-таки мощная живопись! Насколько она человечнее и крепче, иногда и объективно лучше западной. Если бы Сомов или Кустодиев были французскими художниками, их слава стала бы мировой. И еще одно соображение, не относящееся, правда, к художественной стороне дела, а скорее — к политике. Когда говорят о классовой гармонии в царской России, о несвоевременности революции, я теперь буду отсылать всех в Третьяковку. Взгляните на живопись XIX века, на передвижников, на Ярошенко, на многие другие замечательные картины. Взгляните и сравните с парадными портретами. Если вам нужны иллюстрации к миру фундаменталистов-мусульман, посмотрите на картины Верещагина.

Сегодня годовщина со дня гибели в авиационной катастрофе журналиста Артема Боровика. Была какая-то передача, где закадровый текст читал Боровик-старший, знаменитый политобозреватель прошлого режима, “бесстраш­ный защитник” чистоты строя. Мне не показалось это участие безусловным выражением христианской печали. Журналист — он всегда журналист. Гибель Артему принес строй, который он приветствовал и защищал (как и советский в свое время), который, судя по интерьерам его дома, сделал его богатым. Собственной кровью оплаченное богатство. А может быть, и Божье веление. Сколько гибнет и умирает заме­чательных писателей и артистов, героев труда, принесших славу стране, а о них телевидение молчит. Я полагаю, что еще лет 20 мы будем слышать в этот день о достойной жизни младшего Боровика. А потом вырастут его высоко­талантливые, как и папа, дети, и все повторится сначала.